Ближневосточные центры силы: способы реализации влияния
На Ближнем Востоке ярко выражен cубрегионализм. Межгосударственное со-перничество как внутри, так и за пределами субрегионов дополнительно затрудняет появление признанного авторитета.
Различные региональные силы располагают различным набором инструментов, обеспечивающих их влияние в регионе или субрегионе. В данном исследовании авторы выделяют лишь некоторые, наиболее эффективные способы продвижения влияния от-дельными ближневосточными акторами. Так, несмотря на продолжающиеся многочис-ленные конфликты в регионе, многие региональные центры силы всё чаще делают упор на нормализацию отношений со своими оппонентами. В тех конфликтах, в которых они непосредственно не вовлечены, они берут на себя посредническую роль, а также предла-гают свои планы урегулирования. Одновременно ряд ведущих государств продолжает делать главный упор на военную силу и/или на поддержку прокси, что чревато ростом напряжённости. При этом прокси преследуют и собственные интересы, которые не-обязательно полностью совпадают с позицией государства-патрона. В свою очередь, субрегиональные государства, обладающие относительно ограниченными ресурсами, отдают предпочтение более прагматическому и взвешенному курсу, чтобы выйти за пределы своего геополитического пространства.
ВВЕДЕНИЕ
Вопрос о наличии ведущих держав на Ближнем Востоке вызывал споры исследователей на протяжение многих лет. В различного рода теоретических работах понятие регионального государства-лидера тесно увязывалось с его воздействием на региональную институционализацию. Последняя остаётся в основном западноевропейским феноменом и мало применима к фрагментированному Ближнему Востоку. По справедливому утверждению Мириам Прис, сотрудника германского Института глобальных и региональных исследований, делая теоретические заявления, разрабатывая гипотезы, которые в той или иной форме затрагивают региональные державы, их стратегии или поведение, нам нужно обращать внимание на специфические региональные аспекты, которые могут быть существенными [Prys, 2010, p. 3].
В принципе общее определение ведущего государства может быть достаточно очевидным и как бы не требующим учёта региональ-ной специфики. Региональная сила должна соответствовать, по край-ней мере, трём основным критериям: лидирующее положение в реги-оне, наличие материальных и идеологических ресурсов, осуществле-ние влияния на региональные дела [Nolte, 2010, p. 894–896]. Вместе с тем, хотя вышеперечисленные условия являются необходимыми для завоевания влияния, они не равновесны и играют разную роль. Жёст-кое определение лидерства не всегда принимает во внимание особен-ности контекста, в котором действуют различные центры силы. Так, по мнению немецкого профессора Мартина Бека, «если концепция регио-нальной власти основана на принципе лидерства, ... то на Ближнем Во-стоке явно нет региональных держав, которые соответствовали бы этому требованию» [Beck, 2014, p. 4–5].
На самом деле отсутствие лидера вовсе не означает отсутствия региональных держав. Некоторые региональные силы обладают огромными ресурсами и влиянием, но при этом далеко не все государ-ства готовы признавать их особую роль. Появление признанного авто-ритета на Ближнем Востоке также затрудняет ярко выраженный cубре-гионализм, создающий дополнительную конкурентную среду.
В истории Ближнего Востока нужно вернуться на несколько де-сятков лет назад, конец 1950-х – 1960-х гг., когда одна региональная держава, а именно Египет, воспринималась в качестве ведущей регио-нальной силы влиятельными субъектами внутри региона и за его пре-делами [Beck, 2014, p. 5]. Как известно, региональному лидеру необ-ходимо, во-первых, заручиться поддержкой других государства реги-она, которые бы «следовали за ним», а, во-вторых, сформировать та-кие институты, которые бы отвечали его интересам и обеспечивали его региональное лидерство [Nolte, 2010, p. 894]. Насер, представитель но-вого поколения, не побоявшийся противопоставить себя Западу в от-вет на нежелание последнего считаться с интересами Египта, стал ге-роем всего арабского мира, находившегося под сильным влиянием националистических идей. Известно, что государства или правитель-ства, отнесённые к категории «региональных лидеров», регулярно ссылаются на «обязанности или особую ответственность», которые они возлагают на себя [Holsti, 1970, p. 261]. Борьба Насера за арабское единство, активная роль в движении неприсоединения, привели к формированию широкой поддержки его курса.
В обновлённом миропорядке претендующие на региональное лидерство государства рассчитывают оказывать влияние не только на ближневосточную обстановку, но и на глобальные международные отношения. Хотя идеология продолжает играть важную роль в завое-вании позиций и акцентировании исключительности, ведущим регио-нальным силам на новом этапе развития международных отношений потребовалось задействовать весь комплекс имеющихся ресурсов, чтобы завоевать прочные позиции. Конкуренция за лидерство в араб-ском мире усиливается на фоне активности Саудовской Аравии и ОАЭ, продвигающих собственные геополитические инициативы. Тур-ция и Иран, который несмотря на существующие проблемы, остаётся сильным игроком, обладают существенным влиянием в регионе. Осо-бые позиции занимает Израиль. В то же время традиционные арабские институты, такие как ЛАГ, утратили былую эффективность, уступая место двусторонним и новым многосторонним альянсам.
В данной статье предпринята попытка выделить отдельные ин-струменты влияния, которые с наибольшей эффективностью задей-ствованы правительствами тех или иных региональных государств. Их подходы могут быть абсолютно разноплановыми – выбор курса на нормализацию, посреднические усилия, ставка на военную силу и поддержку прокси. Субрегиональные государства, стремящиеся повы-сить свой авторитет и влияние, действуют с учётом своих относитель-но ограниченных возможностей по сравнению с явными лидерами.
Нормализация и посреднические усилия
Арабским монархиям Залива удалось достаточно чётко обозна-чить свои особые позиции в регионе и обеспечить влияние на проис-ходящие на Ближнем Востоке процессы. Из закрытых политических систем вышло поколение новых лидеров, готовых играть активную роль в регионе и на глобальном уровне. При всей значимости военной силы как инструмента влияния, в последние годы они признали более перспективным упор на посреднической деятельности.
Особенно обращает на себя внимание то обстоятельство, что в рамках приписываемой им культурно-религиозной ограниченности они не могли бы завоевать доверие стран, готовых видеть их в каче-стве медиаторов. Им пришлось переступить также через собственные давние предубеждения, не позволявшие иметь дело со странами, во-влечёнными в той или иной форме в конфликт с арабскими участни-ками международных отношений.
Королевство Саудовская Аравия (КСА) является признанным лидером среди монархий Залива и позиционирует себя в качестве ли-дера арабского и мусульманского мира. В настоящее время происхо-дит выход Эр-Рияда за рамки традиционной сферы влияния. Как отме-чал авторитетный российский востоковед Г.Г. Косач, новое руковод-ство Саудовской Аравии в лице наследного принца Мухаммеда бин Салмана и его команды заговорило о «появлении саудовской идентич-ности, более не определявшейся исламом и арабизмом, но многогран-ными связями с миром» [Косач, 2019, с. 588–589].
КСА активно диверсифицирует свою внешнюю политику и ищет новых партнёров из числа ведущих государств развивающегося мира, сохраняя партнёрские отношения с США и Европой. Фактиче-ский правитель Саудовской Аравии Мухаммед бин Салман заявил в 2021 г., что стремится налаживать новые партнёрства в дополнение к уже имеющимся [Crown Prince Mohammed, 2021]. Свою роль королев-ство видит в качестве посредника, который не участвует в конфронта-ции сверхдержав, а берёт на себя организацию переговоров для урегу-лирования конфликтов и координацию усилий, направленных на ре-шение глобальных проблем [Sager, 2024].
Лидеры развивающегося мира не раз демонстрировали умение добиться дипломатических успехов там, где западная дипломатия по-терпела неудачу. Особенно следует отметить состоявшуюся в Эр-Рияде в 2025 г. серию переговоров между делегациями России и США по вопросам двусторонних отношений и урегулирования украинского кризиса. Это был первый официальный контакт между Москвой и Ва-шингтоном после февраля 2022 г.
С конца 1990-х – начала 2000-х гг. руководству двух малых мо-нархий – Катара и ОАЭ – удалось преодолеть свою «малость» [Miller, Verhoeven, 2020] и стать «трендсеттерами» региональной повестки, способствуя снижению напряженности в отношениях между ключе-выми ближневосточными игроками. В этом контексте важно обратить внимание на принципиально возросшую в международном масштабе роль двух монархий в урегулировании конфликтов в качестве ключе-вых посредников. Доха еще с начала 2000-х гг. активно прилагает по-среднические усилия в странах Ближнего Востока и Африки [Cavuso-glu, 2016]. Однако наибольший успех для глобального самопозицио-нирования в качестве «центра дипломатической активности» [Мел-кумян, 2022, с. 187] Катару принесло его многолетнее посредничество между движением «Талибан» и США: дипломатические миссии мно-гих государств после их закрытия в Кабуле в 2021 г. были перемещены в Доху, а на катарское посольство в Афганистане были возложены функции представительства интересов США в этой стране.
Не менее примечательна посредническая роль Катара в ходе войны в Газе, начавшейся 7 октября 2023 г. Представители внешнепо-литических и силовых ведомств Израиля, США и ряда других вовле-чённых государств стали регулярными гостями Дохи, превратившейся в центр переговорных процессов с руководителями ХАМАС. Кроме того, Катар – наряду с ОАЭ и Египтом – был энергично вовлечён в со-действие усилиям ООН и США по поставке гуманитарной помощи в Сектор Газа. Встреча в «астанинском формате» в декабре 2024 г. на фоне свержения режима Асада в Сирии также проходила в катарской столице. Значительная вовлечённость монархий Залива, в особенности ОАЭ, в посредническую активность наблюдалась, в том числе, в ходе реализации регулярных сделок об обмене пленными между Россией и Украиной.
Египет занимает влиятельные позиции в регионе, что обуслов-лено его историческим наследием, дипломатическим авторитетом, стратегическим положением, а также разветвлёнными связями с Запа-дом, Израилем и арабскими странами. Каир в последние годы активно пытается укрепить свою роль посредника в конфликтах на Ближнем Востоке. В 2023–2025 гг. Египет участвовал в посреднических усили-ях по урегулированию конфликта в Газе, сосредоточив внимание на переговорах о прекращении огня, расширении гуманитарной помощи и освобождении заложников. Совместно с Катаром и США Каиру уда-лось не только добиться краткосрочных перемирий (в ноябре 2023 г. и эпизодических пауз в 2024 г.), но и внести вклад в соглашение о трёх-этапном прекращении огня в Газе, заключённом в январе 2025 г. [Gra-ham-Harrison, 2025]. Оставаясь ключевым каналом связи между сторо-нами, не имеющими прямых контактов, Египет сохранил свою незаме-нимую роль в переговорном процессе.
Египет долгое время был вовлечён в конфликт в Ливии, поддер-живая Ливийскую национальную армию (ЛНА) под командованием Халифы Хафтара, но в последние годы Каир демонстрирует более гиб-кий подход, стремясь выступать нейтральным посредником. Его уси-лия направлены на стабилизацию ситуации, предотвращение распро-странения экстремизма и обеспечение безопасности на своих западных границах [Ибрагимов, 2024, с. 94–95]. Каир предоставил площадку для переговоров между ливийскими политическими фракциями и активно участвовал в многосторонних форматах урегулирования кризиса, включая Берлинский процесс (2020–2021 гг.). Кроме того, Египет вы-ступил с собственной инициативой по стабилизации ситуации, пред-ставив Каирскую декларацию в 2020 г.
Суданский конфликт между вооружёнными силами Судана и Силами быстрого реагирования (СБР), начавшийся в апреле 2023 г., остаётся приоритетом для Египта из-за угрозы безопасности на южной границе и наплыва беженцев. Каир традиционно поддерживает ВС Судана, но при этом предпринял ряд шагов для урегулирования кри-зиса, включая организацию встреч, саммитов и координацию с регио-нальными партнёрами. Например, в апреле 2023 г. Египет созвал экс-тренный саммит с участием лидеров соседних африканских государств и представителей Африканского союза для обсуждения немедленных мер по прекращению боевых действий и предотвращению дальнейшей эскалации конфликта. Помимо этого, Египет провёл отдельные встре-чи с руководством ВС Судана и СБР, стремясь убедить их пойти на прекращение огня и начать переговоры.
Хотя эффективность египетских усилий остаётся ограниченной из-за высокой сложности конфликтов и конкуренции со стороны дру-гих региональных и международных акторов, тем не менее посредни-чество становится всё более важным инструментом в политике Египта.
Турция также делает большой акцент на снижение напряжённо-сти. Рассматривая Ближний Восток в качестве одной из наиболее не-стабильных зон, турецкое руководство видит региональную миссию страны в том, чтобы играть всё более заметную и признанную другими странами роль в обеспечении мира и безопасности, в первую очередь в соседней Сирии. По словам турецкого министра иностранных дел Ха-кана Фидана, в настоящий момент международная система не может урегулировать никакие кризисы, в то время как Анкара способна вы-полнять функцию посредника между конфликтующими сторонами на Ближнем Востоке, Южном Кавказе и в Восточном Средиземноморье [Dışişleri Bakanı, 2024]. Турция пытается выступать в качестве медиа-тора в различных конфликтах. В марте 2022 г. Стамбул стал площад-кой для переговоров между Россией и Украиной. В июле 2022 г. Ан-кара приняла участие в заключении российско-украинской зерновой сделки, а после её срыва неоднократно выражала намерение возобно-вить соглашение. 27 февраля 2025 г. в Стамбуле состоялись перегово-ры делегаций РФ и США по вопросу «раздражителей» в двусторонних отношениях и восстановлению работы посольств двух стран [Домбиц-кая, 2025].
Важным инструментом турецкой стратегии позиционирования себя в качестве медиатора и миротворца является гуманитарная поли-тика. Турция была в числе лидеров по оказанию гуманитарной помо-щи палестинцам в Газе. Анкара проводит линию по поддержке воз-вращения в Сирию беженцев, которые оказались на турецкой террито-рии после начала сирийского кризиса в 2011 г. По данным Министер-ства внутренних дел Турции, в декабре 2024 г. в стране находились 2901478 официально зарегистрированных сирийских беженцев, в то время как в декабре 2023 г. их было 3214780 человек [Türkiye’deki Suriyeli, 2025]. В течение года в Сирию вернулись уже более 313 тыс. человек по разработанной турецкими властями программе доброволь-ного возвращения. Сирийцы, прожившие в Турции десять лет и с ее помощью вернувшиеся на родину, могут стать для Анкары дополни-тельным фактором укрепления ее имиджа в регионе.
Анкара, долгое время балансировавшая между поддержкой раз-личных сирийских оппозиционных группировок и сдерживанием курдских сил, после падения Дамаска получила возможность суще-ственно усилить своё присутствие в регионе. Турция оказалась в числе главных бенефициаров, однако этот успех не является абсолютным: угроза дестабилизации Сирии остаётся высокой, особенно в случае возникновения фракционной борьбы внутри «Хайат Тахрир аш-Шам» (ХТШ ) или если группировка начнёт демонстрировать чрезмерную самостоятельность, выходя за рамки стратегических интересов своих спонсоров.
Военная сила как инструмент влияния
В то время как практически все независимые государства пыта-ются нарастить военный потенциал, чтобы обеспечить свою безопас-ность, для некоторых из них именно военная сила становится важней-шим инструментом влияния и самопозиционирования в регионе. Так, с точки зрения руководства Израиля, военные успехи Иерусалима и се-рьёзные удары по «иранской оси» являются критически значимыми достижениями, которые позволяют рассматривать еврейское государ-ство как «фокус силы в … регионе» [PM Netanyahu’s Remarks, 2024]. По выражению премьер-министра Биньямина Нетаньяху, Израиль «меняет лицо Ближнего Востока». Сотрудничество с еврейским госу-дарством позиционируется как несущее преимущества, а соперниче-ство – риски [PM Netanyahu’s Remarks, 2024]. Военная сила позицио-нируется и как инструмент для экономического сотрудничества и ин-теграционных процессов, что постоянно подчёркивается обращением к успешности нормализации израильских отношений с региональными игроками – «историческому примирению между арабским миром и Израилем, между исламом и иудаизмом, между Меккой и Иерусали-мом» [Prime Minister Benjamin Netanyahu’s speech, 2024].
Взяв идею о «новом Ближнем Востоке», которую в своё время выдвигал израильский премьер Шимон Перес, нынешний правый гла-ва правительства Нетаньяху наполнил её другим содержанием. Если подход Переса можно охарактеризовать как «мир без военной силы», то Нетаньяху – как «мир через военную силу». Конечная цель, однако, в рамках их идей схожа: полноценная интеграция Израиля в регион, но поскольку предлагаемые условия и методы принципиально различа-ются, то и успех представляется вовсе не очевидным.
Военная сила остается важным элементом внешнеполитической стратегии Ирана. Тегеран делает ставку на продолжение ядерной про-граммы, создание мощного ракетного потенциала, а также поддержку военизированных прокси-структур, действующих в рамках так назы-ваемой оси сопротивления в Ираке, Йемене, Ливане. Прокси-война стала критическим инструментом в современных конфликтах, позво-ляя государствам проецировать своё влияние, избегая прямого военно-го противостояния, что особенно ярко проявлялось на сирийском те-атре военных действий [Mumford, 2013]. Однако в 2024 г. региональ-ная динамика изменилась. В Сирии, где ранее играли важную роль иранские прокси-структуры, падение правительства Асада привело к снижению иранского влияния.
Для Ирана потеря сирийского союзника стала крупнейшим гео-политическим поражением. Разрушение инфраструктуры КСИР в ре-зультате израильских авиаударов, утрата маршрутов снабжения «Хез-боллы» и ослабление шиитского влияния в Ливане – всё это создало для Тегерана новые стратегические угрозы. В сложившихся условиях Иран может попытаться компенсировать потери, активизируя под-держку шиитских военизированных формирований. Однако с учётом ужесточающегося экономического давления и ухудшения внутренней ситуации Тегеран вряд ли сможет оперативно восстановить свои пози-ции. Исламская Республика Иран продолжает испытывать экономиче-ские проблемы, находясь под тяжёлыми санкциями. Страна добилась серьёзных успехов в области реформирования и развития своей наци-ональной экономики, благодаря проведённым мерам в области при-влечения и создания инноваций, использования внутренних ресурсов, импортозамещения в рамках стратегии «экономики сопротивления» [Лазовский, 2020]. Между тем проблемы высокой инфляции, низких доходов на душу населения, слабого курса национальной валюты по отношению к доллару, привлечения в страну иностранных инвести-ций, а также трудности в энергетическом секторе – решить пока не удалось.
В отсутствие союзника в Дамаске, Тегеран сталкивается с необходимостью пересмотра своей стратегии в Леванте, особенно на фоне растущей роли Турции и арабских государств в постасадовской Сирии. Адаптация к новым вызовам предусматривает в случае Ирана сохранение упора на военную силу в качестве инструмента влияния.
Амбиции и возможности субрегиональных государств
Субрегиональные государства, как правило, имеют более огра-ниченные возможности, чем региональные державы, и пытаются прежде всего укрепить позиции в своих геополитических простран-ствах. Например, основное внимание руководства Алжира сосредото-чено на регионе Магриба. Характер отношений, сложившийся между Алжиром и Марокко, можно описать как классическую дилемму без-опасности. Руководство каждого из государств видит возможность в повышении степени своей безопасности путем ослабления безопасно-сти своего противника [Jervis, 1978, p. 169]. Алжир стал инициатором организации нового интеграционного объединения в Магрибе. В апре-ле 2024 г. состоялась первая встреча лидеров трёх государств – Алжи-ра, Туниса и Ливии. В ходе саммита обсуждалась возможность созда-ния некой площадки, которая способствовала бы как формированию их общей позиции по различным проблемам, так и укреплению регио-нальной стабильности [Al-ijtima’i, 2024]. И хотя официально объеди-нение не направлено против кого-либо и открыто для вступления лю-бой страны, важно отметить, что представители Королевства Марокко не были приглашены, что вполне можно объяснить алжиро-марокканским соперничеством за лидерство в регионе.
Алжирское руководство, несмотря на меняющуюся глобальную систему международных отношений, с момента достижения независи-мости придерживается определённых стержневых для себя принципов, одним из которых является солидарность [Василенко, Кузнецов, 2024]. Прежде всего это можно наблюдать в последовательной позиции Ал-жира по вопросам Западной Сахары и Палестины.
Сирийская Арабская Республика на протяжении десятилетий оставалась неотъемлемым элементом ближневосточного политическо-го ландшафта, оказывая серьёзное влияние на ближневосточную ситу-ацию, но в целом оставаясь субрегиональным актором (Левант). Да-маск обеспечивал стратегические интересы России и Ирана, выступал связующим звеном для передачи оружия и финансовой помощи «Хез-болле» в Ливане, а также поддерживал военные операции проиранских группировок в регионе. Однако стремительное наступление ХТШ, ор-ганизованное при непосредственном содействии Турции и Катара, ко-ренным образом изменило структуру сирийской власти. Свержение Асада создало новую политическую динамику, при которой Саудов-ская Аравия и ОАЭ получили дополнительные рычаги воздействия, в то время как Израиль получил возможность нанести решающий удар по инфраструктуре КСИР и «Хезболлы». На данный момент трудно сказать, какой набор инструментов будут использовать новые прави-тели для закрепления места Сирии на Ближнем Востоке. Превращение страны в радикальное исламистское государство, очевидно, не в инте-ресах ведущих региональных и глобальных государств. Соответствен-но, новому руководству страны придётся поступиться прежними идейными принципами.
Говорить об Афганистане как ближневосточном государстве, конечно, нельзя, но пример движения «Талибан» (даже при сохране-нии его идейной ограниченности) может быть показателен и для но-вых сирийских властей. Так, талибам удаётся договариваться и сгла-живать острые углы в отношениях с Ираном (водная проблема), Узбе-кистаном (проблема бассейна Амударьи) [В Казахстане, 2024], Турк-менистаном. Сложнее дело обстоит с некогда дружественным Паки-станом, но и здесь талибы стараются сохранить лицо, всегда отвечая зеркальными мерами.
Идея превращения Афганистана в транзитный хаб, который бы связал Южную и Центральную Азию, не нова [Сикоев, 2004, с. 85], но длительная нестабильность, проведение военных операций силами международной коалиции (2001–2021 гг.) и отсутствие полного кон-троля над страной со стороны центрального правительства препят-ствовали её реализации. После 2021 г. складываются более благопри-ятные условия.
Несмотря на жёсткий характер внутренней политики движения «Талибан» после их возвращения к власти в 2021 г., выражающийся в ограничительных мерах в отношении женщин и этнических мень-шинств, многие страны нацелены на прагматическое взаимодействие с Кабулом. Переход от политики изоляции талибов к прагматическому взаимодействию с ними был обусловлен признанием большинством государств безальтернативности власти «Талибан» в Афганистане [Hakimi, 2025], а также его намерением вести борьбу с ИГ-Хорасан .
Необходимо сказать, что сами талибы, в отличие от первого пе-риода нахождения у власти, значительно изменили видение своей ро-ли в регионе. Новая власть понимает, что для легитимации нужны не только религиозно-идеологические постулаты. Свою внешнюю поли-тику талибы называют умеренной, ориентированной на развитие эко-номики [Kanfrans-e khabari-e wezarat-omur-e khareja, 2022], где приори-тетами являются развитие дружественных отношений со всеми стра-нами и полный нейтралитет.
***
В условиях становления многополярного мира отсутствие еди-ного регионального лидера воспринимается как норма. В целом фор-мирующаяся многополярность, предусматривающая возможность для более широкого круга игроков оказывать влияние на международные отношения, достаточно ясно проявляется на региональном и субреги-ональном уровне на Ближнем Востоке, даже в отсутствие эффективно работающих коллективных институтов. Ряд государств, обладающих необходимыми ресурсами, умеющими их использовать для проециро-вания своего влияния, становятся главными региональными игроками, делая ставку на переговоры или на военную силу. При этом специфика Ближнего Востока, предусматривающая наличие субрегионов, даёт возможность отдельным государствам, неспособным играть ведущую общерегиональную роль, реализовывать свои интересы и возможности на более ограниченном пространстве. Выход за границы этого про-странства также осуществляется ими с достаточно высокой долей успеха.
Показательно, что многие государства Ближнего Востока, прямо или косвенно вовлечённые в многочисленные конфликты, в настоящее время всё чаще выбирают опцию нормализации, а в тех конфликтах, в которых они не участвуют, стремятся играть роль ключевых посред-ников.
Поиск ближневосточными государствами средств и методов эф-фективной реализации стратегии развития и обеспечения безопасности может в дальнейшем иметь результатом и большую институционали-зацию региональных международных отношений.