СТАТЬИ

Представленная статья посвящена изучению структуры общества и взаимоотношениям различных этнических и социальных групп Кении эпохи колониализма. Выделено четыре основных центра силы – европейские колонисты, миссионеры, выходцы из Южной Азии и местное африканское население. Прослежены основные линии противоречий между ними, обозначены общие интересы и конфликтные зоны в условиях доминирующего значения метрополии, исполняющей роль третейского судьи. Особое внимание уделено каналам прибытия в Кению, динамике роста численности и общественно-политического веса европейцев и индийцев, проанализированы их основные претензии друг у другу, ресурсы влияния, методы достижения целей и отстаивания своих позиций. При безусловном политическом господстве приезжих из Европы британские власти были вынуждены признавать огромный вклад индийского капитала в развитии местной экономики, привлекать африканцев для службы в органах правопорядка и вооруженных силах, опираться на местные ресурсы для закрытия потребностей колонии в годы экономических кризисов и Второй мировой войны. Подъем индийского национализма способствовал усилению антиколониальных настроений в Кении и консолидации части африканской и южноазиатской элиты на попроще борьбы за независимость. Миссионерские организации сделали существенный вклад в распространение образования и медицины среди коренных жителей, дали толчок к развитию собственных христианских церквей в регионе, но подорвали доверие африканцев к себе, заняв непримиримую позицию по отношению к некоторым местным обычаям и традициям. Колониальное кенийское общество было сильно сегрегировано, хотя официально режим апартеида там не существовал. В первые годы независимости Кении сглаживаемые ранее Лондоном трения и противоречия заявили о себе с новой силой, что спровоцировало эмиграцию из страны лиц индийского и европейского происхождения.  

Скачать JATS

ВВЕДЕНИЕ
История колониальной Кении ограничивается периодом с последней четверти XIX в., когда в Восточной Африке были разделены сферы влияния между Великобританией и Германией, до получения независимости в 1963 г. Имперская британская восточноафриканская компания, созданная в 1888 г., оказалась не способна контролировать положение дел на вверенной Короной территории и была упразднена в 1894 г. После этого с 1895 г. по 1920 г. Кения входила в состав Восточно-Африканского протектората Британской империи со столицей в Найроби. В статусе собственно колонии страна находилась с 1920 г., в том же году она получила свое современное название.
Одним из инструментов политики Соединенного Королевства в Кении было привлечение в колонию приезжих, прежде всего, европейских поселенцев (из метрополии и других колоний), миссионеров, выходцев из Южной Азии, Британской Индии и Южной Африки. Уже к 1926 г. в Кении проживало 15 тыс. европейцев, 30 тыс. индийцев и около 2,6 млн коренных жителей, а в 1950 г. – 30 тыс., 135 тыс. и 5,2 млн, соответственно [Wolf, 1973, p. 401]. В 1952 г. население Кении, Уганды и Танганьики оценивалось приблизительно в 20 млн человек, из которых 76 тыс. происходили из Европы, 254,8 тыс. – из Южной Азии, 58,5 тыс. имели какие-либо иные корни, а остальные (19,1 млн) относились к местному африканскому населению [Himbara, 1997, p. 11]. Данные о численности африканцев желательно воспринимать с существенными допущениями (из-за сложности подсчета на местах). Цифры, относящиеся к остальным группам населения, можно считать вполне достоверными. При этом в Кении всегда абсолютно доминировало местное население, доля европейцев никогда не превышала 1%, а выходцев из Южной Азии – 3%.
В результате данной миграции структура общества в колонии стала весьма разнообразна, зародились и оформились местные политические силы, со своими интересами и претензиями друг к другу и к властям. Между этническими группами сформировались весьма непростые взаимоотношения, отягощенные, в том числе, необходимостью учитывать фактор влияния метрополии в этом регионе.
КЛЮЧЕВЫЕ ИГРОКИ
Самой организованной и значимой силой в регионе были европейские поселенцы. Они претендовали на реальную политическую власть, принимали участие в управлении и протекторатом, и в последствии колонией. Они участвовали в работе местных органов власти - Законодательном и Исполнительном Советах (созданы в 1906 г.). Принятие курса на привлечение колонистов в Кению связано с приходом на пост комиссара протектората Чарльза Элиота в 1901 г. В 1902 г. в Найроби выходцы из Европы создали первую общественную организацию – «Ассоциацию колонистов» («Colonist’s Association»). Почти сразу с началом миграции произошло разделение потока приезжих на две основные группы.
Первая группа была незначительной по численности и состояла преимущественно из европейских аристократов. У них было достаточно денег и влияния, чтобы приобретать огромные земельные владения, вести беззаботную жизнь, занимаясь хозяйством и развитием экономики по желанию, а не по необходимости [Izuakor, 1987, p. 404]. Типичным представителем данной прослойки был экстравагантный лорд Деламер, охотник, животновод-селекционер, один из лидеров колонистов. К 1920-м гг. на основе данной группы в Кении возникла так называемая «Счастливая долина» («Happy Valley»). Это объединение поселений европейских аристократов в районах Ньери и Найваши, существовавшее в 1920-1940-х гг. Его жители прославились ведением декадентского образа жизни, скандалами на фоне информации об употреблении наркотических средств и сексуальной распущенности.
Вторая группа состояла из потенциальных фермеров, готовых обрабатывать землю в силу образа жизни. Они представляли для колониальных властей больший экономический интерес, чем праздная знать. Среди сельских жителей Южной Африки, Новой Зеландии, Канады, Ирландии и Австралии была проведена масштабная рекламная кампания по их привлечению в Кению. «Постановление о землях Короны» 1902 г. («Crown Lands Ordinance»), внедряло право аренды земли на 99 лет, а с 1915 г. – на 999 лет. Такие сроки фактически означали право собственности и давали законные основания рассматривать землю в качестве твердой гарантии для выдачи займов колонистам [Izuakor, 1987, pp. 405–406]. У европейских земледельцев появился экономический базис для ведения хозяйства.
Тем не менее, анклавы европейцев в Кении формировались крайне медленно. В период с 1902 г. по 1914 г. в общей сложности, небольшими партиями по 100–300 человек в год, прибыло 1,3 тыс. колонистов. В 1919 г. была принята программа по расселению в Кении бывших военнослужащих, участников Первой мировой войны («Soldier settlement Schemе»). Среднестатистический участник данного начинания представлял из себя 35-летнего мужчину, отставного капитана, женатого, с 2–4 детьми и капиталом примерно в 2 тыс. ф.ст. [Duder, 1993, pp. 79–80]. Под эту программу было выделено около 2 млн акров (800 тыс. гектаров) земли.
К 1921 г. численность европейцев составила 9 651 человек (взрослых и детей). В 1923 г. по инициативе самих колонистов была создана «Кенийская комиссия по заселению и консультативной помощи» («Kenya Land Settlement and Advisory Comittee»). В своем абсолютном большинстве европейцы тогда были мигрантами в первом поколении. По данным на 1926 г. никто из европейских поселенцев старше 26 лет не родился в Кении [Duder, 1993, pp. 69–80].
Европейцы пользовались благосклонностью британских властей. Им в первую очередь предоставлялись наиболее удобные сельскохозяйственные угодья с благоприятным климатом - в центральной части Кении, так называемое «Белое Нагорье» («White Highlands»). Всего для них было зарезервировано около 16,7 тыс. кв. миль. Выходцы из Европы обладали избирательными правами, не платили дополнительных налогов, могли использовать принудительный труд африканцев, владели монополией на производство и экспорт многих видов продукции. Если в 1914 г. на долю колонистов приходилось только 25% от общего объема экспорта сельскохозяйственных товаров, то в 1920-х гг. эта цифра составила уже 80% [Izuakor, 1987, p. 408]. За ними закреплялись отдельные районы проживания в городах, хотя официально режим апартеида в Кении не существовал.
Относительная разнородность (аристократы, фермеры, офицеры) европейской этнической группы в составе населения колониальной Кении не должна нас смущать. При обострении отношений с метрополией в 1923 г. выходцы из Европы проявили удивительную сплоченность и владение политическим инструментарием. По сути, шантажируя центральные власти угрозой вооруженного восстания, они смогли отстоять свои интересы [Duder, 1989, pp. 354–358].
Второй по влиятельности силой в колониальной Кении были выходцы из Южной Азии. Следы их присутствия на побережье Восточной Африки прослеживаются с I в. н. э. [Dickinson, 2015, p. 740]. Открытие британского консульства на Занзибаре в 1840-х гг. активизировало приток индийских поселенцев, в конце XIX в. их насчитывалось около 6 тыс. человек [Kassam, 2009, p. 444].
Проникали индийцы и вглубь Восточной Африки. Первые их поселения на материке датируются началом XIX вв., в частности, община в Бaгамойо (современная Танзания) была образована еще в 1815 г. [Himbara, 1997, p. 7]. Выходцев из Южной Азии британские власти стали активно привлекать в Кению даже немного раньше, чем европейцев – в конце XIX в. Невозможность найма среди местного населения достаточного количества трудовых ресурсов для строительства (продолжалось с 1896 г. по 1902 гг.) и дальнейшего обслуживания Угандийской железной дороги вынудила британские власти завозить рабочую силу из Южной Азии. Из 34 тыс. человек, привлеченных на эту стройку, только 2 335 работников удалось нанять среди африканцев, 31 983 мигранта прибыли из Британской Индии [Izuakor, 1987, p. 403].
Южноазиатские поселенцы поступали на колониальную службу, отвечали за снабжение и охрану транспортных узлов, позднее, к 1920-1930-м гг., многие их них стали крупными бизнесменами, промышленниками, меценатами. Британские колониальные власти видели в них своеобразное «посредническое меньшинство» («middleman minority») при взаимодействии с местными жителями [Dickinson, 2015, p. 741]. К концу колониальной эпохи трудно было найти сферу экономики Кении, где в той или иной мере, не присутствовал бы капитал индийского происхождения – торговля, транспорт, экспорт сельскохозяйственной продукции (чай, кофе, тростниковый сахар, каучук), производство (металла, мебели, парусных судов, мыла, пластмассовых изделий), недвижимость, строительство, финансы [Khurana, 2015].
Интересной и неоднозначной группой влияния в колониальной Кении были европейские миссионеры. Они появились в Восточной Африке в середине XIX в. благодаря незаурядным сподвижникам веры, в том числе, Иоганну Людвигу Крампфу и Йоханнесу Ребманну. Христианские церкви (католическая и протестантские) стали активно открывать свои миссии параллельно с проникновением европейцев и усилением влияния Короны. В 1895 г. была основана «Африканская внутренняя миссия» («Africa Inland Mission»), своеобразный проводник протестантских церквей в этом регионе. К 1930-м гг. она имела в Кении несколько станций, больницу и даже школу-интернат «Академия Рифт-Валли» («Rift Valley Academy»), которая была открыта в 1906 г. в Киджабе. В 1905 г. Британский верховный комиссар в Кении учредил «Совет по образованию» («Board of Education»), включающий представителей одиннадцати миссионерских обществ из «Объединенной Миссионерской Конференции» («United Missionary Conference»). Одним из ярких и влиятельных миссионеров в Кении был представитель Шотландской церкви Джон Артур.
Цели, впрочем, миссионеры преследовали свои, а ресурс влияния черпали там, где другие силы находили скорее отторжение и негатив, - среди местных жителей. Задача миссионера была тогда сформулирована предельно кратко – «быть старшим братом» («to be the big brother») [Mufaka, 2003, pp. 49–50]. Это уничижительно звучит в современных реалиях, но ни от кого больше на подобное отношение африканцы тогда рассчитывать не могли. Практичные протестанты видели в них потенциальную паству, но именно паству, единоверцев, а не слуг, бесполезных дикарей, у которых можно и должно изымать землю, призывной контингент для вспомогательных частей в армии или базу для эксплуатации и сбора налогов.
Миссионерские организации открывали школы и больницы, давали минимальные технические знания, помогали с трудоустройством. Выступали представителями африканцев на локальном уровне и при обсуждении вопросов колониального развития в метрополии [Maxon, 1991]. В частности, «Девонширская декларация» 1923 г. («Devonshire White Paper») не без участия миссионеров формально закрепила в колонии приоритет интересов именно африканского населения [Rice, 1923, p. 265].
Местные африканцы хоть и были самой многочисленной группой населения Кении, но фактически были весьма слабы. Локальные распри (в стране насчитывалось до 27 родоплеменных образований), этническая и языковая разобщенность тормозили консолидацию. В управлении протекторатом и колонией они участия не принимали, подвергались эксплуатации, хотя свои собственные общественные объединения (по племенному обычно принципу), пресса и даже политические организации у них существовали. Наиболее влиятельными были «Ассоциация молодых кикуйю» («Young Kikuyu Association»), «Центральная ассоциация кикуйю» («Kikuyu Central Association»), «Ассоциация Таита Хиллс» («Taita Hills Association»), «Восточноафриканская ассоциация» («East Africa Association»), «Союз луо» («Luo Union»), «Кенийский африканский исследовательский союз» («Kenya African Study Union») [Frederiksen, 2011, pp. 157–164]. Среди местной элиты в 1920-1930-х гг. появились свои лидеры - Гарри Туку, Питер Коинанге, Джомо Кениата.
Абсолютно бесправными африканцы не были. Известен случай 1934 г., когда офицер-поселенец, инвалид майор Джеффри Слевин, избил до смерти работника африканского происхождения, за что был заключен в тюрьму, где и умер в ожидании суда [Duder, 1993, p. 84]. Хотя и очень медленно, но местным жителям удавалось бороться с дискриминацией и продвигать идеи антиколониализма. Восстание «мау-мау» в первой половине 1950-х гг., направленное против колониального господства, было подавлено властями, однако продемонстрировало возросший потенциал местных политических сил, ускорило процесс предоставления Кении независимости.
В первом приближении краткая характеристика основных групп влияния может дать основания для предположения, что европейцы в колониальной Кении выступали полновластными хозяевами. Остальные сообщества зависели от белых пришельцев, всегда находились в подчиненном положении, а все конфликты и трения, если и имели место быть, то, как правило, завершались в пользу первых. На самом деле взаимодействие между центрами силы было многогранным, иногда противоречивым и далеко не всегда однозначным.
ЕВРОПЕЙЦЫ VS ИНДИЙЦЫ?
Уже на заре присутствия европейцев в Кении стало очевидно, что быстро поднять местную экономику не получится. Разработка легкодоступных полезных ископаемых, золота или драгоценных камней, могла бы послужить драйвером роста, но таких природных ресурсов в Кении обнаружено не было. На строительство Угандийской железной дороги была привлечена колоссальная по тем временам сумма – 5,5 млн ф.ст. (частных и государственных средств). Окупаемость этого инфраструктурного проекта без активного использования и развития локальной экономики была невозможна. И здесь сыграли свою роль именно выходцы из Южной Азии. Они действовали там, где не могли работать европейцы, занимались локальной торговлей, трудоустраивались на железную дорогу в качестве технического персонала и младшими служащими.
Потенциал индийского капитала британские власти использовали в годы Второй мировой войны и первые послевоенные десятилетия. Для закрытия потребностей в товарах и услугах начали привлекать, прежде всего, внутренние ресурсы региона. 01 января 1948 г. для координации местного промышленного и торгового развития была создана «Восточноафриканская верховная комиссия» («East African High Commission»). Был принят ряд мер по поддержке местного бизнеса. Например, в 1950 г. была установлена 20% пошлина на многие импортируемые товары (стекло, мыло, текстиль, изделия из алюминия и т. п.), производство аналогов которых было налажено на местах. Вводилось 100% возмещение предпринимателям расходов на оплату пошлин при ввозе импортируемого сырья [Himbara, 1997, p. 12].
К 1950-м гг. выходцы из Южной Азии владели целыми металлургическими заводами и промышленными предприятиями, сформировав полноценный слой локальной торгово-промышленной буржуазии. Королевская комиссия по Восточной Африке в начале 1950-х гг. отмечала трудолюбие, упорство и организаторский талант индийских предпринимателей, которые берутся за развитие торговли и бизнеса в самых сложных и отдаленных районах Восточной Африки [Himbara, 1997, pp. 8–10].
Нарастающее год от года экономическое влияние индийцев и постоянная риторика британских властей о праве наций на самоопределение после Первой мировой войны подхлестнули рост индийского национализма везде, где присутствовали южноазиатские диаспоры. Кения исключением не стала. Выходцы из Южной Азии засомневались в том, что раньше казалось незыблемым, - безусловном превосходстве белого человека и его праве на повсеместное господство. Их претензии на управление колонией вращались вокруг четырех основных моментов - выделение земель в «Белом нагорье», сегрегация в городах, избирательное право и ограничение миграции.
В 1908 г. на уровне Министерства по делам колоний было зафиксировано, что «Белое нагорье» резервируется за европейцами (позднее это было подтверждено еще дважды – в 1920 г. и в 1922 г.). Здесь уступок индийские мигранты не добились. Только в климатических условиях того региона европейцы могли относительно нормально жить и заниматься хозяйством [Rice, 1923, pp. 259–261].
Традиция раздельного проживания в Кении восходит к 1908 г., когда произошла вспышка чума. Бедствие власти объяснили антисанитарными условиями на рынке, который контролировали южноазиатские предприниматели, в Найроби и выделили отдельные кварталы для проживания разных этнических групп. Вместе с европейцами могли проживать только индийцы из высших слоев, что для выходцев из Южной Азии, привыкших к парадигме многовековой кастовой сегрегации у себя на родине, оставалось очень чувствительным ограничением.
Что касается избирательных прав и контроля миграции, то выходцам из Индии здесь сопутствовал успех. По результатам так называемого «индийского» кризиса 1923 г., когда в Лондон для отстаивания своих интересов прибыли три делегации: европейская, индийская (азиатская) и миссионерская, была принята «Девонширская декларация» 1923 г. («Devonshire White Paper»). Данный документ содержал попытку компромисса между различными силами. В Законодательном совете, изначально состоявшем из 18 официальных лиц, 11 избираемых европейцев и 2 назначаемых индийца, последним было выделено пять мест [Rice, 1923, pp. 265–266]. В 1927 г. в данный совещательный орган впервые были избраны представители мигрантов индийского происхождения. Отметим, что реальная власть в колонии все равно принадлежала губернатору, который проводил политику метрополии.
Вопрос об ограничении миграции индийцев был болезненным для обеих сторон. Европейцы видели в миграции из Южной Азии угрозу своему будущему в Кении, особенно в свете очевидного процесса «индианизации» («indianization») офицерского корпуса вооруженных сил в Британской Индии [Duder, 1989, pp. 349–353]. Две «Имперские конференции» («Imperial Conferences»), 1918 г. и 1921 г., закрепили за членами Британского Содружества право контролировать состав собственного населения через ограничение миграции выходцев из любого сообщества. Однако индийцы здесь полагали, что горстка европейских поселенцев в Кении никак не может представлять интересы всей колонии. Многие южноазиатские мигранты обладали британским подданством, что обеспечивало формальное равенство с европейцами. Европейцы делить ответственность за судьбы Кении с индийцами не хотели и предприняли попытку (неудачную) бойкота индийских товаров.
К началу 1923 г. зашла речь о вероятности прямого столкновения европейских поселенцев с индийцами и колониальными войсками. Лидером потенциальных повстанцев стал бригадный генерал Филип Уитли. Именно он и его сторонники в 1922–1923 гг., угрожая метрополии так называемым «прямым действием» («direct action»), по сути, организованным вооруженным восстанием, смогли сохранить часть своих привилегий (в распределении земель, прежде всего) [Duder, 1989, pp. 349–353]. Право ограничивать приезд индийцев в Кению европейским колонистам закрепить за собой не получилось, но и на самотёк данный процесс оставлен не был, эти полномочия были делегированы колониальным властям на местах. Вопрос о самоуправлении в колонии или даже о собственной государственности (по примеру Южной Африки) с повестки дня был снят. В отличие от соседей-буров европейцам в Кении для обоснованных претензий на независимость от Лондона не хватило времени и элементарного демографического давления.
Относительно итогов данного противостояния ни у кого иллюзий не было уже тогда, в 1920-х гг. Каждая из сторон получила определенные уступки, но баланс интересов и сил между индийцами и европейцами в Кении мог сохраняться только пока у Лондона было достаточно ресурсов поддерживать порядок в колониальных владениях.
ЕВРОПЕЙЦЫ VS АФРИКАНЦЫ?
Африканцам нечего было противопоставить превосходству пришлых европейцев. И на первый взгляд особых противоречий между колонизаторами и местным населением в Кении быть не могло в силу тотального господства первых и полной зависимости вторых. Изначальное положение дел было близко к этому предположению.
На рубеже XIX–XX вв. британские власти проработали основания для возможности и необходимости отчуждения у местного населения якобы пустующих плодородных земель в пользу колонистов. Министерство иностранных дел этот подход одобрило и всемерно поощряло миграцию европейцев [Izuakor, 1987, p. 403].
В отношении местных жителей была внедрена практика выдачи удостоверений - «кипанде» («кipande»). С 1920 г., согласно постановлению о регистрации («Native Registration Amendment Ordinance»), наличие такого удостоверения стало обязательным для всех африканских мужчин старше 15 лет. Кипанде содержало личные данные, отпечатки пальцев и трудовой стаж. Данный документ нужно было постоянно носить на шее, в специальном футляре. Заключение трудового контракта на основе кипанде для африканца нередко означало фактическую кабалу, в случае нарушения условий договора он мог быть приговорен к заключению (до шести месяцев) или к эквивалентному сроку принудительных работ [UK Parliament, 1929].
В 1907 г. британцы запретили среди местных племен рабовладение, но сохранили практику использования принудительного труда. С африканцев собирали особый «налог на хижины» («hut tax»), который разорял наиболее состоятельных членов племен. Подушным налогом облагались, в том числе, и женщины (исключая вдов и тех, кто не достиг детородного возраста), хотя самостоятельной экономической единицей они в условиях традиционного общества не были. Имели место прецеденты, когда этот налог собирали с детей 13 лет [UK Parliament, 1929].
К управлению протекторатом и колонией, африканцев не допускали в принципе, хотя существование общественных объединений среди них разрешалось. В 1922 г. африканцы через «Ассоциацию коренных кикуйю» попытались сформулировать свои претензии к колониальным властям, направив серию писем губернатору Кении и в Министерство по делам колоний. Местные активисты указывали на недооцененный вклад африканцев в победу Великобритании в Первой мировой войне, когда было мобилизовано свыше 200 тыс. кенийцев, злоупотребления чиновников при сборе налогов, вмешательство во внутриплеменные дела, просили отменить ношение кипанде в пределах племенных ареалов [Mufaka, 2003, p. 53]. И тем удивительнее тот факт, что голос коренных жителей был услышан. Девонширская декларация 1923 г. провозглашала приоритет интересов именно африканцев, хотя и формально.
Согласно постановлению 1924 г. («1924 Education Ordinance»), для местных жителей создавались технические школы, где они могли получить знания по простейшим специальностям. Африканцам была разрешена общественная и политическая активность. Но в Законодательный совет они избираться не могли, представлять их интересы было поручено миссионерам. Только в 1944 г. первый кениец смог войти в состав этого государственного органа. Лишь в 1956 г., после разгрома восстания «мау-мау», кенийцы получили ограниченные избирательные права. А создание африканских политических партий официально было разрешено только в 1960 г.
Тем не менее, в колониальной Кении были прецеденты, где взаимодействие между европейцами и африканцами было позитивным, даже в чем-то взаимовыгодным. Заслуживает феномен сквоттинга, самозахвата пустующих земель коренными населением, причем нередко с одобрения европейских хозяев. В 1930-х гг. около 2 тыс. фермеров владели огромными по площади угодьями, но обрабатывали далеко не всю землю, не хватало ресурсов. Еще в 1918 г. колониальная администрация сдачу земель в аренду африканцам запретила, поэтому европейцы решали данный вопрос с африканцами напрямую, иногда позволяя им селиться на пустующих территориях (их площадь к 1940 г. достигала 1 млн акров). Численность сквоттеров в 1930-х гг. превышала 100 тыс. человек [Izuakor, 1987, pp. 412–413].
Местные власти активно привлекали коренных жителей для службы в полиции. Вербовали их в основном в местные отделы, занимавшиеся сугубо локальными вопросами (бытовая преступность, межплеменные споры, угон скота и пр.), для работы на земле (административную часть обычно вели индийцы). И если в 1938 г. в центральных органах кенийской полиции британское происхождение имели 28 офицеров и 113 инспекторов, индийское – 32 инспектора и 3 сержанта, африканское – 5 инспекторов и 1 906 сержантов и констеблей, то в 1949 г. уже 84 офицера и 269 инспекторов, 41 инспектор и 22 сержанта, 115 инспекторов и 5 542 сержанта и констебля, соответственно [Wolf, 1973, pp. 406-407]. Налицо тренд абсолютного и относительного увеличения числа африканцев в полиции. Служба в органах правопорядка позволяла африканцам иметь приличный достаток и даже рассчитывать на пенсию по выслуге лет.
В экономике были сферы деятельности, где не наблюдалось антагонизма между африканцами и европейцами. К таковым можно отнести распространение в Кении коммерческих сельскохозяйственных культур, востребованных на глобальном рынке, например, кофе. Великая депрессия рубежа 1920-1930-х гг. и Вторая мировая война пошатнули финансовое благополучие европейских экспортеров, что также способствовало подъему альтернативного производства этого продукта в Кении. В 1933–1947 гг. в ряде районов (Гусии, Эмбу и Меру) был проведен успешный эксперимент по выращиванию этой культуры местным населением, что отвечало интересам и торговцев, и африканцев, которые получили дополнительный источник заработка [Barnes, 1979, pp. 203–204]. Кофейная индустрия Кении с того времени получила мощный импульс к самостоятельному развитию.
АФРИКАНЦЫ VS ИНДИЙЦЫ?
Цель деятельности индийского бизнеса в Кении была очевидной – извлечение прибыли любыми незапрещенными методами. Например, без всяких зазрений совести выходцы из Южной Азии занимались в Восточной Африке и работорговлей (пока в 1840-х колониальные власти не запретили этот промысел). Конечно, индийские дельцы, используя труд африканцев, неизбежно способствовали приобретению последними не высококвалифицированных, но вполне востребованных специальностей (портные, плотники, кузнецы, сапожники, каменщики и др.) [Frederiksen, 2011, p. 161]. Но это сочеталось с подавлением местного африканского бизнеса (и без того не очень сильного и развитого).
В первые десятилетия XX в. В Британской Восточной Африке индийцы фактически установили свою монополию в бизнесе. Их интересовало все, в том числе, публичные дома, незаконное производство алкоголя, подпольные казино, скупка краденного. Вход шли все методы «дикого» капитализма - демпинг, картельные сговоры, получение сверхприбылей, ценовые войны, спекуляция, мошенничество и пр. Стремясь ограничить развитие товарно-денежных отношений среди африканцев, индийцы сохраняли и поддерживали во взаимодействии с местными жителями бартер. К 1910-м гг. его доля в отдельных районах Кении достигала 25% [Spencer, 1981, pp. 327–329].
Закабаление африканских земледельцев через выдачу им займов под чудовищные проценты (и впоследствии отчуждение земель у местного населения), достигло такого масштаба, что вызвало беспокойство колониальной администрации экономической безопасностью региона. Постановление о доверительном управлении 1930 г. («The Native Lands Trust Ordinance») закрепило принцип, согласно которому отчуждать земли у местного населения за долги можно было только с одобрения местного туземного совета [Spencer, 1981, pp. 335–343].
Однако были области деятельности, где эти этнические группы имели общие интересы. Например, локальная пресса превратилась в инструмент распространения антиколониальных настроений. Особенно, подобного рода активность стала заметной с 1920-х гг., когда и африканские, и индийские издания в Кении начали служить опорой для реальной политической борьбы, причем не замыкаясь только на ситуации у себя дома, а устанавливая и развивая связи с другими центрами сопротивления.
К наиболее значимым африканским изданиям в разное время относились «Муигвитания» («Muigwithania»), «Муменьерери» («Mumenyereri»), «Рамоги» («Ramogi»), «Ньянза Таймс» («Nyanza Times»). Среди индийцев серьезным авторитетом пользовались «Колониал Таймс» («Colonial Times»), Ист Африкан Стандарт» («East African Standard»), «Демократ» («Democrat»), «Митром» («Mitrom»), последнее вообще выходило трех языках (английский, урду, хинди). Существовала даже пресса, ориентированная на небольшие общины, например, гоанцев, - в 1927–1931 гг. «Фейр Плей» («Fair Play») и в 1943–1963 гг. «Гоан Войс» («Goan Voice») [Frederiksen, 2011, pp. 157-164]. К началу 1950-х гг. в Кении выходило не менее 50 различных газет, прямо или косвенно критиковавших колониальное правление и поддерживавших идеи местного национализма.
Индийские и африканские журналисты нередко помогали друг другу, совместно собирали материал, готовили и выпускали статьи. Между странами шел активный процесс перемещения публицистов и общественных деятелей. В 1940-х гг. Индию посетили несколько видных африканских политических фигур, в том числе, Мбию Коинанге. В 1947 г. в Кению вернулся Махан Сингх, по сути, основатель профсоюзного движения в Кении. Действовали программы по обучению кенийских студентов в индийских университетах. Между Индией и Кенией сформировалась так называемая «круговая мобильность» («circular mobility») [Frederiksen, 2011, p. 157].
Удивительно, но колониальные власти позволяли протестным изданиям функционировать многие годы. «Постановление о книгах и газетах» 1906 г. («Book and Newspaper Ordinance of 1906») обязывало регистрировать издания и публиковать выходные данные материала (название здания, номер, имя и адрес владельца, среднегодовой тираж), но не более. Цензуры реально не существовало. Лишь масштабное событие (Вторая мировая война, восстание «мау-мау», открытые призывы к мятежу и т. п.) служило поводом для закрытия печатного органа, который, впрочем, без особых сложностей мог возобновить работу под другой вывеской.
Только в 1950 г. в Кении было разрешено изъятие тиражей и закрытие газет, в случае их причастности к подстрекательским действиям против существующего режима. И даже в условиях политического кризиса первой половины 1950-х гг., когда работа почти всех африканских изданий была приостановлена, индийская печатные органы продолжали функционировать.
МИССИОНЕРЫ VS АФРИКАНЦЫ?
Как мы отмечали выше, миссионерские структуры лояльно относились к местному населению, выступали проводниками в транзите достижений западной цивилизации по части медицины, образования, санитарии, сельского хозяйства. Протестантские церкви и их лидеры нередко действовали дкак выразители интересов африканцев при взаимодействии с колониальным правительством и метрополией.
Но безоблачным взаимодействие европейских проповедников с коренными кенийцами, конечно, не было. Христианство было вынуждено приспосабливаться под местную специфику, хотя по ряду пунктов (рабовладение, принудительный труд, многоженство и др.) миссионеры занимали совершенно непримиримую позицию, что омрачало их общение с африканцами, вплоть до открытого противостояния.
Особое негодование пастырей вызывала традиция «женского обрезания», не просто широко распространенная среди кенийцев, а являвшаяся в норме совершенно обязательной процедурой, например, для кикуйю. Женщины кикуйю, не прошедшие этот важнейший для их доли обряд, «ируа» («irua»), по сути, инициации, на брак рассчитывать не могли и считались изгоями. Медицинская сторона вопроса осложнялась тем, что из трех возможных вариантов исполнения данной операции (клитеродэктомия, иссечение, инфибуляция), те же кикуйю практиковали самые опасные и травмирующие – второй и третий. Такого рода процедуры не были запрещены в священных текстах, и апеллировать к духовным авторитетам проповедники не могли.
Борьба с этим явлением началась в начале XX вв., когда было накоплено достаточно информации о нем, а позиции миссионеров в Кении укрепились. В 1906 г. кампанию по борьбе с «женским обрезанием» вступила в открытую фазу. Сперва были попытки организации медицинского обучения для более безопасного и менее травмирующего проведения операций. Успеха этот подход не имел. Старейшины кикуйю увидели в этом вторжение во внутриплеменную жизнь, ломающее порядок и саму суть древнего ритуала [Mufaka, 2003, p. 51].
На миссионерских конференциях, состоявшихся в 1918 г. и 1922 г., христианские церкви в Кении дружно осудили практику ранних браков среди местных жителей. Именно с возрастом матерей и последствиями проведения «женского обрезания» Дж. Артур связывал ужасающую (до 50%) детскую смертность в племенах кикуйю. Хотя справедливости ради надо отметить, что и в Англии в то время примерно каждый четвертый малыш не доживал до одного года.
С середины 1920-х гг. протестанты взяли курс на полное искоренение «женского обрезания». Что интересно, представители Католической церкви, тоже представленные несколькими миссиями в Кении, и от активного участия в миссионерских конференциях воздержались, и ребром вопрос по поводу этого обычая не ставили. Пик противостояния пришелся на 1929–1931 гг. 11 декабря 1929 г. этот вопрос удостоился обсуждения в Палате общин Британского парламента. На почве обострения трений между миссионерами и местными жителями в январе 1930 г. была убита Хульда Штумпф, американская миссионерка. К концу 1930-х гг. накал страстей пошел на спад, но проблема остается актуальной по сей день.
В итоге авторитет миссионеров первых в глазах местного населения серьезно пострадал. Миссионеры остались верны своим принципам и продолжали помогать африканцам. Однако, доверие кенийцев к ним в результате этой провальной, по сути, кампании, было подорвано и уже никогда не вернулось на докризисный уровень. Африканцы пошли по пути создания собственных церквей, представляющих из себя крутой замес библейских постулатов и местных духовных практик. Такой стала, например, «Кенийская независимая церковь» («Kenyan Independent Church»), известная также как «Церковь Святого Духа» («Holy Spirit Сhurch»). Многие подобные ей религиозные течения стали оплотом антиколониальной борьбы. Сейчас по разным подсчетам в Африке насчитывается до 7 тыс. независимых самоуправляющихся церквей, в Кении - около 200–300 [Hoehler-Fatton, 1998, p. 394].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким образом, мы можем наблюдать насколько причудливо и неоднозначно могли переплетаться интересы различных общественных групп в Кении эпохи колониализма. Множество факторов влияло на состояние и развитие уже разнородного по составу кенийского общества – экономическая конъюнктура, демография, религиозные аспекты, политические амбиции, внешняя обстановка и пр.
Пока метрополия контролировала ситуацию, противоречия и конфликты между центрами влияния удавалось сглаживать, нередко даже к взаимной выгоде и пользе. Индийская диаспора Кении год от года богатела. Численность коренного населения за то время пока страна числилась колонией (с 1920 г. по 1963 г.) минимум удвоилась. Вполне комфортно ощущали себя и европейские колонисты, хотя самоуправления они не добились. Сохранялась бытовая сегрегация и неравенство в правах, но при этом общественная и политическая активность были разрешены.
Впрочем, гармоничным такое состояние социума назвать было нельзя. После распада колониальной системы подспудные трения мгновенно всплыли наружу и предстали в совершенно ином свете. В новых условиях миссионеры окончательно утратили влияние, а индийцам и европейцам вообще не нашлось места в независимой Кении. Буквально в течение первого десятилетия молодой кенийской государственности они были вынуждены массово эмигрировать из страны [Hansen, 1999, pp. 816–821].