Восток России

В настоящей статье автор исследует судьбу духовенства из состава посольства Арабджура, направленного в Тибет калмыцким ханом Аюкой в 1698 г. При этом используются стандартные принципы анализа исторического материала (сравнительный, системный, проблемно-хронологический). Автор, основываясь на архивных материалах и недавно изданных работах, фокусируется на следующих вопросах: задержка посольства императором Канси и его поселение в местности Булунгир (Дан Сэртэн); возвращение Арабджуру буддийского духовенства, бывших подчиненными ламы Бюконгина, также известного как Гоман-лама; образование императором особого поселения торгутов, формально подчиненных хану Аюке. Судьба посольства оказалась связана с важными политическими событиями, развернувшимися в Тибете и прилегающих территориях с конца XVII в. по 1723 г.: приход к власти Шестого Далай-ламы Цаньяна Гьяцо, внешняя политика джунгарского правителя Цэван-Рабдана, неудачное восстание кукунорских хошутов. Отметив имена трех лам, возглавлявших калмыцкое буддийское духовенство в конце XVII в. – 1736 г. (Дондуб Гьяцо, Бюконгин, Шакур), выпускников факультета Гоманг лхаского монастыря Дрепунг, автор подчеркивает их большую вовлеченность в политические процессы в Тибете и у калмыков. Выводы формулируются из сопоставления известных исторических фактов и сведений из архивных документов, в том числе приведенных в работах некоторых авторов, что позволяет обнаруживать ранее неизвестные или малоизвестные контексты событий, оказавших влияние на оседание калмыцких посланников в пределах границы Цинской империи. Посольство 1731 г. от маньчжурского императора к хану Аюке преследовало ряд целей, в том числе политического и военного характера, и оказало определенное воздействие на дальнейшее историческое развитие у калмыков. В частности, общение с цинским посланником Мерин Зангин Мандаем в июне 1731 г. дало возможность Шакур-ламе составить свое мнение о политикeЦин в отношении буддийского духовенства, что могло повлиять на его деятельность и оказать определенное влияние на сложные политические процессы у калмыков.

Скачать JATS

Два вопроса Шакур-ламы

В Архиве внешней политики Российской империи (далее АВПРИ) хранится документ, содержащий обстоятельное описание встречи калмыцкого хана Церен-Дондука (годы правления 1724–1735) с маньчжурским посольством в июне 1731 г., прибывшем к калмыкам для переговоров о создании совместного военного союза против Джунгарского ханства. Наше внимание привлек небольшой пассаж из этого документа, где излагается часть разговора Шакур-ламы (главного ламы ханства в 1718–1736 гг.) с посланниками из Пекина:
«И паки Шакур-лама спрашивал их о пустом местечке Булунгире и имеется ли какое поселение¹. Посланцы на то ответствовали поселены от них многие городы и уже ныне губерния, имеется губернатор.

Спросил Шакур лама многиель де городы имеютца под губерниею и что есть губернатор и многоль войск в губернии.
Посланцы на то ответствовали, губерния имеет в каманде семь или восмь правинцей а о войсках что в губерниях обретаются о том умолчали токмо сказали: несколко имеетца полковников» [Архив, дело № 11, л. 131, 131 об.].
Исследователи не обращали внимания на причину такого интереса Шакур-ламы к Булунгиру, если это «пустое местечко», и для чего уточняющие вопросы о некоем поселении и наличии войск. Между тем, за этими несколькими предложениями кроется ряд событий, сыгравших серьезную роль в истории ойратов и калмыков, в первую очередь, связанных с развитием буддизма у этих народов.

Судьба Арабджура

1697 год был временем важных событий в истории тибетского буддизма и связанных с ним народов. В тот год 10 апреля Ньиматан хутухту, спецпосланник десрида (sde srid) Сангье Гьяцо (sang rgyas rgya mtsho, 1653–1705), фактического светского главы Тибета, на аудиенции в Пекине сообщил императору Канси (годы правления 1662–1722), что Далай-лама Пятый Нгаванг Лобсан Гьяцо (ngag dbang blo bzang rgya mtsho, Далай-лама в 1619–1682) скончался еще шестнадцатью годами ранее, и уже есть его 15-летняя инкарнация Цаньян Гьяцо (tshangs dbyangs rgya mtsho, годы правления 1697–1706). А неделей раньше в горах Алтая покончил с собой джунгарский хан Галдан Бошогту (годы правления 1671–1697), чья армия в ряде тяжелых сражений с маньчжурскими войсками понесла большие потери. Представляется, что случайное совпадение таких событий маловероятно, скорее всего десрид, верный союзник джунгар и Галдана лично, тогда тоже сообщил ему о кончине Далай-ламы.
Эти новости, вероятно, достигли волжских калмыков в конце того же года, и хан Аюка (годы правления 1690–1724) решил отправить посольство на Восток, возможно, с целью разведки складывавшейся в Тибете ситуации, а также в отношении обстановки в Джунгарии, у кукунорских хошутов, и политики Цин в регионе. Столь ответственное дело он поручил одному из своих самых доверенных людей – Арабджуру, который приходился ему двоюродным племянником и был сыном Назара Мамута, другого известного калмыцкого деятеля, двоюродного брата самого Аюки.
Вероятнее всего, Арабджур отправился в Тибет в середине 1698 г. Делегация была значительной, в ее составе были его мать, вооруженный отряд, представители буддийского духовенства. Согласно источникам и исследованиям историков, Арабджур направился на поклонение Далай-ламе, провел в Тибете несколько лет и затем был вынужден остаться под властью маньчжуров, поскольку «ухудшились отношения между ханом Аюкой и джунгарским хунтайджи Цэван-Рабданом, который принял у себя и задержал в своих владениях 15 тыс. кибиток, уведенных с Волги сыном Аюки Санчжабом (Санжипом) в 1701 г. во время конфликта с отцом» [История Калмыкии…, 2009, с. 374–375]. В значительной работе «Мэн-гу-ю-му-цзи» («Записки о монгольских кочевьях»), изданной в 1867 г. Чжан-му и Хэ Цютао, уточняется, что Арабджур «остался за Цзя-юй-гуанем и отправил в Пекин посланца с просьбою о принятии его в подданство Китая. Император, из сострадания к его безвыходному положению, наградил его титулом и кочевьем в Сэртэне» [Чжан-му, Хэ Цютао, 1895, с. 153]. В попытке вернуть своих людей, хан Аюка в 1710 г. направил в Пекин небольшое посольство во главе с зайсангом Самтаном Каюковым. Арабджура вернуть не удалось, но в ответ к Аюке в 1714 г. прибыло первое маньчжурское (китайское) посольство в Европу, известное как посольство Тулишэня.
В изданиях, где в том числе затрагивается ситуация с посольством Арабджура, как правило, не уделяется должного внимания его религиозной компоненте [Златкин, 1984, с. 221; Perdue, 2005, р. 215; Ноздрина, 2008]. Одной из редких работ, где этот вопрос изучается специально, является недавняя публикация Ц. Нацагдоржа, который привлек к исследованию неизвестные документы из архивов Монголии и Китая, и изучил судьбу отдельных лиц и групп из состава посольства Арабджура [Нацагдорж, 2015]. Однако отдельные его выводы, на мой взгляд, нуждаются в корректировке, и прежде всего, это касается значения и принадлежности духовенства, бывшего в посольстве.
Ц. Нацагдорж отмечает, что в Западной Халхе в ранний период правления императора Юнчжэна (годы правления 1723–1735) существовал особый торгутский хошун, чьи тайджи были родственниками Гоман-ламы торгутского Аюки-хана. Далее, отметив, что в специальной литературе об этом ламе имеются лишь краткие сведения, он, упоминая ряд тибетских источников и, ссылаясь на работы историков Г. Лиджи (Синьцзян) и Л. Тэрбиша (Монголия), пишет, что Гоман-ламу звали Дондуб Гьяцо [Нацагдорж, 2015, с. 154]. Его дальнейший материал излагает судьбу не столько этого известного буддийского деятеля, скончавшегося в 1710 г., сколько, как он полагает, его родственников и подданных, которые и составили позже указанный выше хошун.
Считаю в данном случае, что в исследование Ц. Нацагдоржа, безусловно важное и информационно насыщенное, вкралась досадная ошибка, вызванная сложностью изучения того периода, действительно скудного на источники. Нисколько не претендуя на окончательные выводы, осмелюсь предложить несколько иную версию событий, связанных как с самим Гоман-ламой из указанного выше текста, так и с его подданными, в контексте изучения отдельных аспектов истории посольства Арабджура.

Цинское посольство 1731 г.

Важные сведения по изучаемому вопросу содержатся в хранящемся в АВПРИ письме (указе) императора Юнчжэна к калмыцкому правителю Церен-Дондуку, которое привезло цинское посольство во главе с Мерин Зангин Мандаем в 1731 г. Небольшое по объему, оно дает ценную информацию для уточнения некоторых событий, случившихся с Арабджуром и его делегацией. В деле имеется два перевода этого письма, не содержащих принципиальных разногласий в передаче некоторых нюансов, однако второй вариант представляется более корректным.
Первый текст перевода: «<…> Арабджура с ево матерью к далай-ламе для поклонения приезжавших которые по возвращении назад от контайши задержаны были и не пропущены и назад оборотитца не могли. И оного милостиво жалуя знатною персоною и чином бесу [генералом], и высоким жалованьем наградил которое будет всегда получать <…> Еще гумун-ламиных служителей тангуцкой (тибетский. – Б. К.) народ удержали и назад не могли оборотитца для чего им возвратитца нельзя. И всех их собрав соединил милостивым жалованьем и наградил всех пропитанием. С левой стороны тургуцкого народа поколения всех их со своими соединил и для прокормления жалованьем наградил» [Архив, дело № 9, л. 89 об., 90].
Второй текст перевода: «И оттуда (из Тибета Арабджур. – Б. К.) возвращался Цонг Араптаном не пропущен, покойный отец мой принял Ево и с матерью под свою милость <…> также Гоман ламиных духовных служителей бывших на мольбищах у Далай ламы, тангуцкой народ не отпустил назад завладел был их, которых боктохан собрал и содержа в своей милости, питал². Потом от зенгорцов в добычь полученных торгоутов. И бывших в разных местах воедино совокупил и учиня причастными своей милости питал же» [Архив, дело № 9, л. 334 об., 335]. Перевод был выполнен 28 февраля 1731 г., письмо написано, как отмечено, «от Государствования нашего седмого году пятого месяца», т.е. в начале лета 1729 г.

Во втором варианте перевода имеется одна ремарка (т.е. то, что отсутствует в ойратском подлиннике), данная русским переводчиком в отношении личности указанного Гоман-ламы: «он же Бюконгин лама калмыцкой, по смерти которого прислан Шакур лама» [Архив, дело № 9, л. 335]. Эта ремарка позволяет совершенно по-новому взглянуть на действующих лиц и изучаемые события. Следовательно, в документе говорится о том, что в делегации Арабджура была большая группа калмыцких лам со своими шабинерами, подчиненных главного калмыцкого ламы Бюконгина (известного также как Буканг, и Гоман/Гоманг-лама), которых, когда Арабджур покидал Тибет, по каким-то причинам задержали тибетцы, однако благодаря вмешательству императора они вернулись к посланнику калмыцкого хана. Что касается самого имени (титула) Гоман-лама, то оно произошло от названия монастыря, где Бюконгин получил образование – факультет Гоманг лхаского монастыря Дрепунг (‘bras spung sgo mang grva tshang).
Надо заметить, что в истории буддизма у ойратов и калмыков был не один Гоман-лама, и, ввиду ограниченности информации об этих деятелях, иногда сложно их различить. У калмыков и ойратов было в обычае звать выдающихся лам по названию монастыря, где они обучались. Например, имя Шакур-ламы, «присланного» к калмыкам после кончины Бюконгин-ламы, исходило из названия факультета Шакхор монастыря Дрепунг (‘bras spung shag skor grva tshang), который (факультет) он возглавлял [Kitinov, 2015, p. 38].
Что касается личности Дондуба Гьяцо, о котором пишет Ц. Нацагдорж, то о нем сохранилось не много информации, хотя он сделал немало для укрепления и распространения учения Гелук у ойратов (калмыков). Этот лама был известен также как торгутский Дондуб Гьяцо (thor god don grub rgya mtsho), Ценпо-ва (Божественный) Дондуб Гьяцо (bstan po ba don grub rgya mtsho) и Тохорский Дондуб Гьяцо (stod hor don grub rgya mtsho). Одно время он был настоятелем факультета Гоманг монастыря Дрепунг (‘bras spung sgo mang grva tshang); как отмечается в «Повествование о жизни Всеведущего Чжамьян-Шадбий-Дорчже, могущественного ученого и сиддха, называющегося “Брод, ведущий к удивительно благому уделу”», «на посту настоятеля Гомана [Лодоя Гьяцо] сменил великий бодхисаттва Тор-гуд Дондуб-Чжамцо, [о котором] было известно, [что он] достиг Пути Применения на стезе спасения» [Повествование…, 2008, с. 102]. Ученики Дондуба Гьяцо получали посвящения и учения у Пятого Далай-ламы [Ngag dbang, 2012, р. 10].
Известный индийский исследователь тибетской культуры, истории и языка Сарат Чандра Дас писал, что «монах из Дрепунга Тондуп Гьяцо, достигший второй ступени совершенства бодхисаттвы, распространил буддизм в стране торгоутов, но развитие религии было затруднено переходом торгоутов к русским» [Das, 1984, р. 154]. Как можно судить, Гоман-лама Дондуб Гьяцо был известным проповедником буддизма (возможно, главным ламой, предшественником Бюконгина) в кочевьях хана Аюки до тех пор, пока последний в начале 1684 г. не дал шерть российским властям «на вечное и верное подданство… на договорных статьях» [История Калмыкии…, 2009, с. 361]. Лама, очевидно, был против такого развития событий, и позже решил уйти к джунгарскому Галдану Бошогту хану; возможно, на такое решение также повлияло прибытие в 1686 г. к калмыкам Придонья из Джунгарии владельца Цаган-Батора со своими подданными. Как отмечается в «Истории рабджамбы Зая-Пандиты, именумой “Лунный свет”» Ратнабхадры, «в семнадцатый день первого зимнего месяца³ (Бошогту-хан) остановился в своей ставке в [окрестностях реки] Кобдо. Туда (пока Бошогту-хан находился там) из <…> торгутов прибыл Гоманг-лама» [Норбо, 1999, с. 122]. Судя по последующим событиям, он в конце 1690х гг. оказался в Лхасе, потом был назначен наставником монастыря Литанг в Кхаме. Довольно скоро он вошел в конфликт с населением региона, где находился этот монастырь; ситуация осложнилась к концу первой декады XVIII в. В докладе на имя императора Канси, поданном в 1710 г., отмечается необходимость высылки ламы и его подданных из Литанга. При этом среди вариантов рассматривалась и местность Сэртэн: «Если же отправить его (Дондуба Гьяцо. – Б. К.) в местность Дан Сэртэн, то нет гарантии, что он в будущем не будет создавать проблем. Поэтому шестьсот семейств из Дан Сэртэна и сто с лишним человек во главе с шанзотбой, привезенные из Литана всех вместе с Гоман-ламой, следует поселить в Хух-хото» [Нацагдорж, 2015, с. 164]. В том же году Дондуб Гьяцо скончался, и его людей, судя по всему, переправили на какое-то время в Дан Сэртэн.

Ц. Нацагдорж считает, что после смерти Дондуба Гьяцо его прежних подданных в Сэртэне возглавил его племянник Нойон-цорчжи; к такому выводу он приходит на основании той информации, что Нойон-цорчжи был сыном старшего брата торгутского Гоман-ламы. Но, как уже было отмечено выше, это были два разных человека, причем если Бюконгин, он же торгутский Гоман-лама, не был в составе посольства, то его племянник вполне мог там находиться. Кроме того, надо заметить, что в документах о Дондубе Гьяцо, приводимых Ц. Нацагдоржем, нет упоминания (имен) из родственного круга Дондуба Гьяцо, речь идет лишь о его учениках и подданных, тогда как отмечается, что в посольстве Арабджура были родственники-тайджи Гоман-ламы, т.е. Бюконгина. Таким образом, те данные, что приводятся в донесении к императору от амбаня Фунинга (11й месяц 1715 г.), где отмечено, что «урочище Сэртэн, где кочуют бэйсэ Арабчжур и Нойон-цорчжи, примыкает к урочищу Цайдам, где кочует Даян-тайджи со своими подданными в местности Цаган-чулут в ущелье Гас» [Нацагдорж, 2015, с. 168], следует понимать следующим образом: бывших подданных (шабинеров) скончавшегося Дондуба Гьяцо, переселенных в Дан Сэртэн, где кочевал Арабджур, объединили с группой «Гоман ламиных духовных служителей», которые были выделены в отдельное кочевье во главе с Нойон-цорчжи – племянником Бюконгин-ламы; возможно, при таком назначении родственные связи с главным калмыцким ламой также сыграли свою роль. Более того, если доверять свидетельству Мэргэна-цорчжи, которого Ц. Нацагдорж отождествляет с Нойоном-цорчжи, такой «раскол» руководства прежнего посольства был санкционирован самим Аюкой: «<…> в письме, в прежнее время отправленном нашим Аюки-ханом, нам говорилось, что все люди, ушедшие с <…> ламой, включая как лам, так и мирян, являются моими подданными» [Нацагдорж, 2015, с. 167].
Впрочем, уже в следующем году Арабджур переселяется из Сэртэна в соседний регион Гас: «В 1716 г. Арабчжур докладом просил разрешения послужить на войне. Богдохан указал ему с 500 человек занять Газ; но он вскоре умер и ему наследовал сын его Даньчжунь… В 1731 г. вследствие сообщения Сыртынскаго кочевья с Цаган-чулуту на оз. Газ он, опасаясь набегов со стороны Чжунгар, просил о дозволении перекочевать в пределы Китая. Шэньсиский губернатор Чжаланга приказал ему со своими родственниками и подданными кочевать в Алашани по урочищу Алтан-тэбши. Вскоре после сего для Дань чжуна назначено было кочевье на Эцзинэйе <…>» [Чжан-му, Хэ Цютао, 1895, с. 153].
На прежнем месте, в Булунгире, оставались лишь подданные Нойон-цорчжи, т.е. ламы и шабинеры Гоман-ламы Бюконгина. Однако и им не удалось надолго задержаться в этом месте: после кукунорского восстания хошутского правителя Лубсан-Данзана в 1723 г. цзянцзюнь Сычуани и Шаньси Нян Гэн Яо просил у императора дозволения «построить в местности Булунгир город и поселить там войска, на что получил разрешение. По указу императора кочевым монголам запрещалось кочевать по реке Булунгир вплоть до озера Сэртэн-нур. Нарушающих распоряжение следовало немедленно предавать казни» [Нацагдорж, 2015, с. 171]. Нойона-цорчжи с его подданными переселили в Западную Халху, где им пришлось отказаться от того особого статуса, что имели в Булунгире, когда они считались «подданными Аюки-хана» и «людьми Торгутского государства», и войти в 1728 г. в состав стандартной хошунной системы, существовавшей при маньчжурах. Так закончилось пребывание в одном месте, в Булунгире (Сэртэне), членов посольства калмыцкого хана Аюки; однако память о них как кочующих в тех местах сохранялась у калмыков, в частности у Шакур-ламы.

«… и к ламам непочтивы…»

Шакур-лама был известным калмыцким буддийским деятелем, игравшим видную роль в политической жизни ханства в период 1718–1736 гг. Он был сыном зайсанга из улуса Доржи Назарова, близкого родственника Аюки-хана, брата Арабджура, и провел в Тибете «с лишком 20 лет» [Бакунин, 1995, с. 32]; Шакур-лама был одним из влиятельнейших духовных лиц Гелук, что позволяет допустить его значительную вовлеченность в тибетские политические процессы в первые два десятилетия XVIII в. По просьбе Аюки-хана и по согласованию с Шестым (Вторым) Далай-ламой Нгавангом Еше Гьяцо (ngag dbang ye shes rgya mtsho, годы правления 1707–1717) он отбыл из Лхасы, вероятно, весной 1717 г., и через два года был среди волжских калмыков.
Каков мог быть его маршрут домой? Скорее всего, он проезжал через Булунгир и Джунгарию. В то время путь через Джунгарию был обычным для калмыцких посольств и паломников. Кроме того, свою роль в выборе этого пути могло сыграть то обстоятельство, что отправившийся вместе с ним из Тибета к калмыкам Намка Гелен был подданным Дарма Балы, супруги Аюки-хана, которая была двоюродной сестрой Цэван Рабдана, правителя Джунгарии.
Что касается Булунгира, то наличие этого пункта по дороге к волжским калмыкам можно допустить, принимая во внимание подробность расспросов Шакур-ламой у посланников Пекина о ситуации в том месте. Булунгир расположен между Хами и Синином, это регион, по которому протекает одноименная река, ныне входит в состав провинции Ганьсу КНР. По-другому эта местность была известна как Дан Сэртэн. В Примечаниях к «Мэн-гу-ю-му-цзи» отмечено: «Относительно Сэртэна мы находим в И-тун-чжи следующие сведения: когда Арабчжур на обратном пути из Тибета, не имея возможности вернуться домой, вступил в подданство Китая, то он был возведен в достоинство бэйцзы с приказанием кочевать за Цзя-юй-гуанем, в местности Дан-сэртэн, называвшейся так от нахождения между реками Дан и Сэртэн. Озеро Сэртэн лежит в 300 с лишним ли на юго-запад от Шачжоу и служит важным путем в Кукэ-нор. Река Сулай, называемая также Булунгир, берет начало из Южных гор (Нань-шань), в округе Цзин-ни, под именем р. Чан-ма <…> р. Булунгир превращается в оз. Хара-нор. Длина течения этой реки более 700 ли. Образованное ею озеро имеет в окружности несколько десятков ли. Это древняя р. Нань-цзи-дуань» [Чжан-му, Хэ Цютао, 1895, с. 474, сн. 579].
Были и другие причины такого интереса Шакур-ламы к Булунгиру: в 1717 г., когда он навещал своих сородичей, там кочевали ламы и шабинеры – подданные Бюконгин-ламы, т.е. фактически его, Шакур-ламы, подданные, поскольку Бюконгин скончался, и Шакур занял его место главного калмыцкого ламы. Также мы можем отметить, что, поскольку в составе посольства Арабджура было немало лиц из калмыцкого духовенства, которые так и не вернулись обратно, то такая потеря самым негативным образом сказывалась на религиозной ситуации в ханстве [Kitinov, 2015, p. 40–42].
Новости, сообщенные Шакур-ламе Мерин Зангин Мандаем, главой посольства из Пекина, оказались для него нелегкими. Он, вероятно, понял, что как в Булунгире, так и в Кукунорском регионе, а возможно – и в самом Тибете, произошли серьезные перемены. Безусловно, можно вполне обоснованно допустить, что, будучи одним из высших тибетских авторитетов, он глубоко переживал и за ситуацию в Тибете, и за своих далеких подданных. Уже через три дня после той встречи с маньчжурскими посланниками, 9 июня, Шакур-лама говорил представителю российских властей подполковнику В. П. Беклемишеву: «я де китайцов знаю, они люди гордые, а в словах льстивы и обманчивы и к ламам непочтивы, а своего хана возносят до небес, а о каких народах толко слухом слыхали, тех сказывают своими подданными. А Далай Ламиных говорят будто их, и не толко Далай Ламиных, но и здешних калмык, а Далай Лама в их протекции никогда не бывал. А здешние калмыки кочевали от китайцов во отдалении и мало об них слыхали не толко их бывали» [Архив, дело № 11, л. 133 об.].
Такие слова свидетельствуют о том, что Шакур-лама, исходя из полученных известий, не только допускал вовлеченность Пекина в тибетские дела, но также осознавал потерю для ханства и для себя лично тех духовных лиц, что были в составе посольства, как и вообще всего посольства. Он ни в коей мере не допускал и мысли о возможности благоприятного развития событий в далеком Булунгире: там уже были китайские поселения и немало войск. Кроме того, самих маньчжуров он не считал буддистами: «манжюры никакова закона не имеют и лам у них нет» [Архив, дело № 11, л. 134]. Судя по его последующим словам о судьбе монголов-буддистов в Цинском государстве, лама допускал использование маньчжурами религии для достижения определенных целей: «А мунгалцы хотя и того ж закона [что и калмыки], толко у манжур в непочтении, а манжуры ими гнушаются» [Архив, дело № 11, л. 134].

О «торгутской» политике Юнчжэна

Политика Цинской династии в сфере буддизма является практически безграничной темой. Также можно заметить, что «буддийская» политика Цин часто шла параллельно с «этнической», и это хорошо прослеживается на примере активности Пекина по отношению к тем или иным ойратским этносам/группам или ханствам. В ойратской политике императора Юнчжэна в изучаемый период происходит смещение акцентов. Если ранее, в том числе и при его отце – императоре Канси, внимание уделялось, прежде всего, джунгарам и попыткам привлечения их отдельных лидеров на свою сторону, то теперь под милости маньчжурского двора призывались другие ойратские группы, в частности хошуты. З. Ахмад в своем исследовании китайско-тибетских отношений отметил период с января 1697 г. по декабрь 1703 г., когда некоторые ойратские тайджи стали подданными империи [Ahmad, 1970, p. 329]. Торгуты также стали объектом политики Пекина. Содержание письма (указа) от Юнчжэна к Церен-Дондуку позволяет не только внести уточнения в понимание судьбы посольства Арабджура, но также отметить три явных вектора в комплексной политике Цин по отношению к калмыкам (торгутам), которая в итоге привела их к миграции в пределы Цинской империи в 1771 г.
Прежде всего, очевидно, что, несмотря на натянутые отношения между Аюкой и Цэван-Рабданом, Арабджур все же двинулся в обратный путь через Джунгарию, но джунгарский хан не позволил ему пройти дальше, ссылаясь на угрозу со стороны казахов и киргизов, поэтому калмыцкому представителю пришлось «вернуться». Возможно, он хотел возвратиться в Тибет, где оставались калмыцкие ламы, либо попытаться пройти в Россию через монгольские кочевья, но его «не пропустили» и «задержали». Судя по содержанию указа, Юнчжэн признает, что Арабджур был задержан по указанию его отца и в качестве «компенсации» его пожаловали высоким чином и жалованьем. Таким образом, налицо преемственность внимания у правителей династии к далеким калмыкам и их «беспокойство» ввиду осложнения отношений между калмыками и джунгарами.
Второе: в делегации Арабджура были калмыцкие ламы, которые, как правило, посещали Тибет для обучения, проведения служб и получения новых званий. В отношении их судьбы император не ощущает за собой вины, так как их «не пустил» «тангуцкой народ», и они остались в Тибете, вероятно, в Лхасе. Сейчас не представляется возможным выяснить, как обстояло дело на самом деле, но нельзя исключить их вовлеченности во внутритибетские дела, связанные с перипетиями судьбы Шестого Далай-ламы Цаньяна Гьяцо. Кроме того, свою роль мог сыграть и Дондуб Гьяцо, в то время также находившийся в Лхасе. Таким образом, даже такую ситуацию маньчжурский двор смог обернуть себе на пользу: видимо, число представителей калмыцкого духовенства было столь значительно, что они могли стать разменной картой в политической игре Пекина с калмыцким ханом. Поэтому император специально указал на «вину» тибетцев и свое добросердечие – он их «собрал» и милостиво «питал».
В отношении Гоман-ламы Дондуба Гьяцо в маньчжурских документах, приводимых Ц. Нацагдоржем, сказано, что он вел себя по-бунтарски, ссорился с местным населением и создавал иные проблемы. Предположу, что такая оценка его деятельности была следствием специальной политики маньчжурского двора, направленной на очернение приближенных Шестого Далай-ламы Цаньяна Гьяцо, которого Пекин не считал настоящим Далай-ламой.
Третий вектор имеет специальное значение: речь шла о формировании на территории империи особого торгутского сообщества. Слова из указа «…потом от зенгорцов в добычь полученных торгоутов. И бывших в разных местах воедино совокупил» (неудачный перевод первого варианта: «с левой стороны тургуцкого народа поколения всех их со своими соединил») в большой вероятностью означают, что император объединил всех торгутов, включая лам, оказавшихся в силу разных причин под его управлением, в одно сообщество, и поселил в Булунгире. В обоснование такой политики отмечалось: «нашему срединному государству все народы благосклонны и приватны есть» [Архив, дело № 9, л. 90]. Скорее всего, таким поступком император хотел показать Аюке и другим калмыцким правителям, что под его правлением торгутам жить будет лучше, чем в России: как отмечено в «Записках» Тулишэня, «велено нам четырех человек арабджуровых людей, взяв с собою, отвести их к арабджурову отцу Надзар-Мамуту, а особливо для того, дабы оной Надзар-Мамут ведал о всех высочайших его величества, священнейшего нашего хана милостях, которыя учинены его сыну Арабджуру» [Записки Тулишэня…, 1978, с. 457].
Скорее всего, именно результаты такой «торгутской» политики Пекина определили окончательное решение Шакур-ламы на проведение прорусской политики против тех владельцев, что выступали за возврат на прежнюю родину либо могли вообще угрожать уйти в подданство Турции. Как отмечал князь генерал-лейтенант И. Ф. Барятинский в начале 1732 г., «Шакур-лама при всех случаях не оказывал себя неверным» [Бакунин, 1995, с. 85]. Вероятно, дополнительные, уточняющие сведения и о судьбе посольства, и о ситуации в Тибете и у ойратов позже доставили члены другого калмыцкого посольства, направленного в Тибет в 1729 г., за два года до описываемых событий. Документы, связанные с допросами участников посольства 1729 г., подтверждают глубокую обеспокоенность Шакур-ламы религиозной ситуацией в ханстве и его отчаянные попытки возродить влияние буддизма у волжских калмыков.

Заключение

Посольство Арабджура, направленное в 1698 г. калмыцким ханом Аюкой в Тибет и по ряду причин лишенное возможности вернуться домой, получило разрешение императора Канси поселиться в местечке Булунгир (Дан Сэртэн), расположенном к северу от Кукунорского региона. Особенность ситуации заключалась в наличии в составе посольства множества лам, которые вначале были задержаны в Тибете, но вскоре Канси смог собрать их и позже, совместно с другими торгутами, оказавшимися у него после столкновений с джунгарами, объединить с остальной частью посольства. Изучение архивных материалов показывает, что мнение о принадлежности указанных лам Дондубу Гьяцо, известному проповеднику учения Гелук у калмыков, следует признать ошибочным: и они, и их шабинеры были подданными калмыцкого ламы Бюконгина. Ошибка стала возможна ввиду наличия у них обоих имени (титула) Гоман-ламы, и связана с их активной деятельностью в изучаемый период. Шакур-лама, будущий глава калмыцкой буддийской общины, проходя на пути к калмыкам в 1717 г. через Булунгир, повстречался с кочевавшим там духовенством и поэтому позже, летом 1731 г., так живо интересовался их судьбой у членов делегации из Пекина. Ответы маньчжуров убедили его в кардинальных переменах в том регионе, и окончательно определили его прорусскую политику в условиях борьбы разных партий среди калмыцких владельцев, выступавших за или против откочевки калмыков за пределы России.