В сегодняшнем понимании «Южная Азия» (South Asia) была изобретена в конце 1940-х гг. как переосмысление прежних подходов к изучению (древнего) Ориента, оказавшихся в условиях Второй Мировой войны непригодными. Автор концепта – американский индолог У. Норман Браун (1892–1975) – обозначил таким образом почти всю территорию Британской Индии и создал в Пенсильванском университете факультет региональных исследований Южной Азии. Следствием этого стала институализация – наряду с традиционной санскритологией – современного социально-политического спектра дисциплин, необходимых для полноценного освоения среды бытования изучаемого языка. В дальнейшем эта модель распространилась на учебные заведения Нового света и проникла в Старый. В середине 1970-х гг. кафедра истории Индии, Пакистана, Непала и Цейлона ИСАА (при) МГУ была переименована в кафедру истории Южной Азии, а в 1978 г. Индийский кабинет Ленинградского филиала Института востоковедения РАН получил название сектор Южной и Юго-Восточной Азии. Еще через 40 лет почти одновременно в двух университетах (РГГУ и ВШЭ) и двух академических институтах (ИВ РАН и ИМЭМО РАН) – сформировалось несколько структур под шапкой «Южная Азия». Часть I проливает свет на деятельность Брауна в Управлении стратегических служб США и его контакты с Институтом Тихоокеанских исследований, а также реакцию США на запуск первого советского спутника, принятие американского Закона об образовании для нужд национальной обороны и состязание США и СССР в области подготовки специалистов по странам Южной Азии в качестве инструмента воздействия на постколониальное устройство мира как элемент «холодной войны». 

Скачать JATS

Историография оперирует множеством «Азий» и «Востоков». Реляционный «Дальний Восток» насчитывает самую длительную историю, постепенно все больше удаляясь от «Ближнего» и приобретая разные смыслы. «Средний Восток» до начала XX в. был неизвестен, но зато имеет сразу двух авторов – британского военного публициста Томаса Эдварда Гордона (1900) и американского контр-адмирала Альфреда Т. Мэхена (1902), вероятно, не знавших об изобретениях друг друга [Белокреницкий, 2021]. Биографии «Юго-Восточной Азии» около 200 лет, если вести отсчет от труда американского пастора Говарда Малкома «Путешествие по Юго-Восточной Азии: с охватом Индостана, Малайи, Сиама и Китая…» [Malcolm, 1839]. Титул указывает, что «Индостан», хотя речь идет только о береговой линии современной Восточной Индии, также был включен в Юго-Восток.
Словосочетание «Южная Азия» моложе вышеназванных маркеров. В виде Southern Asia оно впервые прозвучало в конце 1920-х гг. в травелоге англичанина Горация Блекли «Путешествие в Южную Азию: Индо-Китай, Малайя, Суматра и Цейлон. 1925–1926» [Bleackley, 1928], как будто увидевшего те же земли, что и Малком, но в другом географическом измерении. За исключением Цейлона, куда Блекли заглянул под конец, его рассказ также посвящен Юго-Восточной Азии.

У. НОРМАН БРАУН, ПЕНСИЛЬВАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ И УПРАВЛЕНИЕ СТРАТЕГИЧЕСКИХ СЛУЖБ

Как намерение и идея «Южная Азия» сформировалась на пересечении классической индологии и стратегического запроса Второй мировой войны. Вплоть до начала XX в. американский ориентализм означал не что иное, как индологию в ее первозданном виде, т. е. был нацелен на извлечение смыслов из текстового наследия и создание собственного, американского, образа древней Индии. Браун, однако, в отличие от традиционных индологов, владел живыми языками – диалектами хинди из Харды и Джабалпура, тогда небольших городов Центральных провинций, где жил в детстве с родителями-миссионерами.
Знаток, наряду с санскритом, пали и пракритов, греческого и арабского, автор многочисленных работ по ведийской, буддийской, джайнской и брахманистской мифологиям, индийским миниатюрам и фольклору, заведующий кафедрой санскрита, впоследствии ориентальных исследований, в Пенсильванском университете, президент Американского ориентального общества (1941–1942) и пр., к началу войны Браун был узнаваем за пределами академических кругов в немалой степени благодаря очеркам об Индии, увиденной его собственными глазами, в влиятельной газете Baltimore Sun. Этот фактор и наличие у Брауна опыта шифровальщика со времен Первой мировой войны стали причиной его приглашения в 1941 г. на пост руководителя Индийской секции в Отдел Британской империи Исследовательско-аналитического департамента Управления стратегических служб (Office of Strategic Services, OSS),¹ предшественника ЦРУ США. Уильям Д. Донован, глава Управления, как раз делал ставку на привыкшую к мозговой работе университетскую элиту. Скупые подтверждения успешных достижений Брауна обнаруживаются в публикациях, посвященных деятельности Управления: «19 декабря 1941 г., вскоре после нападения на Пёрл-Харбор Донован обратился к Рузвельту по колониальным аспектам войны в Бирме. Его отчет в значительной части базировался на интервью с бирманским лидером У Со, добытым В. Норманом Брауном и Коньерсом Ридом, сотрудниками Отдела Британской империи...» [Aldrich 2000, p. 200].

Погружаясь в аналитику и логистику широкого азиатского спектра, Браун осознавал себя участником эксперимента по соприкосновению двух миров: с 1942 по 1945 г. около 200 тыс. американских военных побывали на Китайско-Бирманско-Индийском театре военных действий, т. е. преимущественно в Восточной (теперь Северо-Восточной) Индии, обеспечивая поставки оружия, топлива, пищи и медикаментов чайнкайшистскому Китаю и противодействуя японскому вторжению; одновременно почти 1,5 млн индийских солдат оказались на Западном фронте и в Восточной Африке в составе союзнических войск. Интерес американского Управления к Индии вместе с тем отвечал перспективным задачам по продвижению американских коммерческих и политических интересов: «Поскольку с 1942 г. послевоенная передача власти² оказалась в центре внимания, Управление задумалось о собственной роли на Среднем Востоке и в Азии» [Aldrich, 2000, p. 134] и поэтому наращивало сбор данных и анализ внутриполитической ситуации³.

Организуя в Пенсильванском университете силами своей кафедры элементарную подготовку⁴ для отбывающего в Индию контингента, Браун осознал беспомощность традиционной филологии в условиях военного прессинга. В 1944 г., уже во время работы в Отделе планирования Управления, он писал в проекте официального документа: «В ходе войны правительственные структуры США нуждались в информации о Востоке в степени, далеко превосходящей ожидания... Наша нация никогда впредь не должна быть настолько плохо оснащена знаниями и специалистами по Востоку, как это выявилось в конце 1941 г. ... Чтобы соответствовать новой ситуации, Америке потребуется собирать информацию и готовить кадры, способные справляться с активизацией политических, деловых и культурных отношений» (цит. по [Dirks 2015, p. 267]).

Розен Роше, санскритолог и биограф Брауна, отметила, что «[а]ктивное сотрудничество Брауна с правительственными структурами в Вашингтоне и полная погруженность в текущие дела Индии чрезвычайно повысили его авторитет и имели серьезные последствия для высшего образования в Америке. Он укрепился в убеждении, что преподавание языков Южной Азии в контексте повседневности имеет непреходящее значение и должно вестись на постоянной основе, а не только в моменты кризиса. Он обзавелся множеством знакомств, оказавшихся весьма полезными при разработке им Южно-Азиатской программы для Пенсильванского университета» [Rocher, 1978, p. xx]. Первоначально ратуя за расширение «ориенталистского спектра знаний», с 1947 г., сообразуясь с деколонизацией Индостана, Браун предлагает иное обозначение для референта, на котором сфокусировано его внимание, – «Южную (south Asia, Southern Asia и, наконец, South Asia) Азию» как самостоятельный объект изучения. С этого момента он возглавляет мощное лобби за обеспечение национальными ресурсами исследований за пределами философии и мифологии. Благодаря репутации в правительственных кругах, содействию бывших соратников из Управления и поддержке фондов Карнеги, Рокфеллера и Форда в 1948 г. Браун открывает факультет региональных исследований Южной Азии в Пенсильванском университете, где объединяет имперских историков, антропологов, географов, лингвистов и пр. для подготовки первых South Asianists – новой университетской номенклатуры, название, по сей день не переводимое на русский язык.

У. НОРМАН БРАУН И ИНСТИТУТ ТИХООКЕАНСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Институт тихоокеанских отношений (Institute of Pacific Relations), неправительственная организация, созданная в 1925 г. в качестве аналитического центра со штаб-квартирой в Гонолулу (с 1934 г. – в Нью-Йорке) для политической и бизнес-элиты стран Азиатско-Тихоокеанского региона, в условиях Второй мировой войны и грядущего распада Британской империи предпринял решительные усилия для захвата сферы влияния. Он взаимодействовал со структурами разведки и военными экспертами, в том числе, для составления обзорных программ для офицерского корпуса, направляемого в страны региона. В дальнейшем эти разработки стали основой университетских курсов по странам Азии [Hooper, 1988, p. 115].
Одним из инструментов влияния и взаимодействия Института с национальными комитетами стран Азиатско-Тихоокеанского региона были конференции с актуальной для текущего момент повесткой. В 1942 г. такой темой стало «Военное и послевоенное сотрудничество Объединенных Наций»⁵, а генеральный секретарь Института Эдвард К. Картер, наладивший еще во времена Первой мировой войны крепкие контакты с Индией, предвосхищал ее лидерство в поствоенном преобразовании субконтинента. В докладной на его имя от 2 июня (E.C.C., Exhibit No. 1227) автор, обозначенный инициалами C.P., сообщил свои впечатления о плодотворном – с точки зрения идей – визите в Вашингтон: «У. Норман Браун (Отдел Британской империи), занятый Индией, был преисполнен добрых намерений и искренне желал, чтобы такая организация, как Институт тихоокеанских отношений, имела доступ к материалам и сотрудникам из разных департаментов. Он собирается предложить кому-то в Управлении фактов и цифр рассмотреть использование Института в качестве полуофициального канала для распространения определенного рода информации. Идея исходила от него самого, и поэтому может иметь особый вес» [Hearings, 1952, p. 5256]. Далее автор подчеркивал особую заинтересованность тех, кто нацелен на Индию, сотрудничеством с Институтом и излагал их предложение уделять в дальневосточных обзорах соразмерное внимание Индии, для чего следует добавить в штат Института соответствующего специалиста.

В служебной записке от 21 октября из пакета документов на имя Роберта В. Барнетта (Exhibit No. 787) сообщается: «Серьезным пробелом в нынешнем составе [конференции] является Индия. Вашингтон располагает следующими возможностями: Пол Эллинг, политический советник, в прошлом руководитель Секции Ближнего Востока в Госдепе; Уоллес Мюррей, ее руководитель в настоящем; Эрик Бикрофт и Норман Браун. Из того, что я узнал о первых двух, – ни один из них не будут нам полезен. Относительно Бикрофта и Брауна мне бы хотелось услышать ваше мнению и мнение Депре. Вообще Депре уже говорил, что письменная продукция брауновской секции первоклассна – образна и конкретна. Как [возможного] участника конференции его квалификации он не знает. Бремер оценивает Брауна выше обычного ученого. В его пользу говорит не только его положение, но и академический вес. Хотя мы не принимаем во внимание подобные соображения при формировании американской группы, было бы желательно при прочих равных включить в нее хотя бы одного человека высокого ранга из среды ученых, занимающихся Азией. Но это не должно стать определяющим, если только и по другим параметрам Браун не является лучшим кандидатом» [Hearings, 1952, p. 4975]. Браун всё-таки оказался «лучшим», и в алфавитном списке участников десятидневной конференции в канадском городе Мон-Трамблан, уже 19 ноября готовом для циркуляции среди допущенных к гостайне, его имя стояло на первом месте [Hearings, 1952, p. 4977].
Путем длительных – начиная со второй декады 1930-х гг. – переговоров с британскими властями в метрополии и колонии – Картеру удалось добиться участия индийцев в конференции 1942 г., хотя «без сомнения, он остался разочарован податливостью индийской группы британскому контролю» [Anderson, 2009, p. 78], но тем не менее Индия (как и присутствовавшая Бирма) утвердилась как субъект тихоокеанских отношений. Фрэнсис Бёртон Хэррисон, советник президента Филиппин, в своем дневнике (3 декабря 1942 г.) отметил, что «Индии был посвящен самый важный круглый стол – шесть заседаний, каждое по два часа». Он прокомментировал лоялистские выступления индийских делегатов и последовавшую за этим инициативу Брауна: «У образованного и сдержанного американца У. Нормана Брауна, профессора санскрита из Пенсильванского университета, было конструктивное предложение. Он несколько лет преподавал в Индии английский, но его голос и манеры были недостаточно напористы, чтобы перекрыть висевший, как в зверинце во время приема пищи, шум, и Браун удрученно откинул назад свою светловолосую голову. А предложил он следующее: передачу правительством Индии “ответственного управления исполнительному совету вице-короля. Мне удалось получить слово, чтобы поддержать его предложение, сославшись на собственный опыт, когда президент Вильсон отправил меня в 1913 г. на Филиппины, чтобы вывести тамошнее правительство из тупика⁶» [Harrison, 1942].

Еще через несколько месяцев, уже в 1943 г., доклад Брауна «Предложение относительно Программы расширения изучения Индии в Соединенных Штатах» был заслушан в узком кругу на новой конференции Института тихоокеанских исследований в Принстоне. Именно Институту как беспристрастной и формально не связанной союзническими обязательствами с Великобританией организации было предложено устранить катастрофическую неосведомленность об Индии за пределами классической индологии, и Картер предупредил британских коллег о намерениях: «По мере расширения наших контактов с Индией постараемся держать вас в курсе происходящего» (цит. по [Anderson, 2009, p. 79]). Таким образом Браун получил еще одну мощную и разветвленную платформу для продвижения своих взглядов и новые знакомства, продолжив сотрудничество с Институтом вплоть до его роспуска в 1960 г.

У. НОРМАН БРАУН И «ЗАКОН ОБ ОБРАЗОВАНИИ ДЛЯ НУЖД НАЦИОНАЛЬНОЙ ОБОРОНЫ»

4 октября 1957 г. Советский Союз вывел на орбиту первый искусственный спутник Земли, что ввергло США в панику: О, маленький Спутник, летящий высоко / С сигналом «сделано-в Москве», / Ты мир оповещаешь – это небо коммуняк, / В то время как дядя Сэм спит //. Вирши за авторством Герхарда Меннена-Уильямса, губернатора-демократа штата Мичиган, опубликованные в The New York Times, были выпадом против Дуайта Эйзенхауэра, президента-республиканца, который, увлекшись гольфом (что обыгрывалось в следующей строфе), не заметил, как небо стало «коммунистическим». Американский президент к тому же отреагировал на полет фразой «Ну что с того, русские всего-то подбросили вверх маленький мячик», однако страна испытала шок, оценив запуск как несомненное технологическое превосходство соперника и путь к господству в воздушном пространстве. В статье к 30-летию запуска ветеран космической журналистики так оценил это событие: «За исключением Пёрл-Харбора ни одно событие не пошатнуло самооценки Америки так, как это удалось “Спутнику”. 184-фунтовый шарик настолько грубо подорвал представление о том, что Соединенные Штаты являются мировым лидером в военной, экономической и технологической сферах, что это полностью изменило то, как американцы проводили исследования, поддерживали университеты и обучали своих детей» [O’Toole, 1982]. К 50-летию запуска еще один ветеран научной журналистики подтвердил, что пережитый в 1957 г. общенациональный ужас вывел «холодную войну» за пределы военного и политического формата, распространив ее на все области: «Ничего и никогда уже не будет по-прежнему – ни в геополитике, ни в науке и технологии, ни в повседневной жизни и возможностях человека как вида». Он же предложил более понятную для XXI в. аллегорию ужаса – «теракты 11 сентября»⁷ [Wilford, 2007].

Память о национальном унижении и всеобщем помешательстве с участием даже хорошо информированных представителей истеблишмента сохранялась десятилетиями: «Директор Смитсоновской астрофизической обсерватории произнес: “Я не удивлюсь, если в течение недели русские достигнут Луны”. На вопрос, что можно найти на Луне, Эдвард Теллер, один из изобретателей водородной бомбы, ответил: “Русских”. Газета “Нью-Йорк Таймс” заявила, что Соединенные Штаты “участвуют в гонке за выживание”, а редакционная статья в “Чикаго Дейли Ньюс” оповестила, что “недалек тот день, когда русские смогут доставить смертоносную боеголовку в заранее определенную цель практически в любой точке земной поверхности”. Линдон Б. Джонсон, лидер большинства в Сенате, сообщил: “Скоро они будут кидать в нас бомбы из космоса, как дети с автострад швыряют камнями в машины внизу”» [Moore, 2002, p. 66].
«Дядя Сэм», однако, не дремал: «Высшие должностные лица, включая Эйзенхауэра, знали, что Советы в состоянии опередить Соединенные Штаты в освоении космоса, хотя и держали это знание при себе. Национальная безопасность, а не космический спутник, была главным приоритетом» [Moore, 2002, p. 66]. Через 11 месяцев – 2 сентября 1958 г. – Эйзенхауэр подписал «Закон об образовании для нужд национальной обороны» (National Defense Education Act, NDEA), тем самым узаконив федеральное финансирование высшего образования и обеспечив прорывы во всех отраслях знания⁸.

Под гипнозом от транслируемой всеми американскими радиостанциями «зловещей каденции» beep было немедленно создано Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (National Aeronautics and Space Administration, NASA) и под напором многочисленных докладных Брауна выделены огромные суммы на создание структур по изучению Южной Азии в Калифорнийском, Колумбийском, Мичиганском, Чикагском, Висконсинском и др. университетах. «‟Закон” был прямым ответом на запуск советского Спутника в октябре 1957 г. Началось апокалиптическое сражение... За первые пять лет своего существования “Закон” вложил в образование более миллиарда долларов, из которых 74 млн ушло на программы изучения иностранных языков. Последствия этого Закона для всей индустрии образования в США были глубокими, но, пожалуй, нигде такими мощными, как в области ареальных (area) исследований» [Davis, 1985, p. 53, 55].
«Звездный час» Брауна как будто действительно снизошел с небес, и его настойчивость в продвижении идеи ареальных исследований Южной Азии получила реальное воплощение. Он без устали взаимодействовал с различными федеральными структурами и неправительственными фондами, разрабатывал программы, публиковал рекомендации и обоснования [Resources, 1960; Brown, 1964]. Это была трудоемкая организационная и просветительская работа, особенно важная с учетом ограничительного срока действия «Закона», пролонгации которого каждая отрасль добивалась по-своему. Например, в 1963 г. в качестве уполномоченного Американского совета по образованию Браун представил письменный отчет Комитету по образованию и труду Палаты представителей США и усилил звучание наиболее важных позиций в устном выступлении (10 мая 1963 г.) в рамках предполагаемой правки и расширения «Закона». Он специально оговорил, что его наблюдения относятся не к ареальным исследованиям, финансируемым «Законом» в целом, а только к успехам в изучении той части, которая состоит из Индии, Пакистана, Цейлона, Непала, Афганистана [Hearings, 1964, p. 124]. Перечисление достижений завершилось обоснованием роста финансирования в работе Центров Южно-Азиатских языков и региональных исследований для введения надбавок за заслуги, новых ставок, стипендий для выездов в поле и диссертаций.
Масштабность «Закона» в целом вызывает восхищение до сих пор, потому что под «оборонное образование» попало все: от иностранных языков и физики до технических, международных и внутрирегиональных областей. В своей первоначальной формулировке он продлевался каждые четыре года и в той или иной степени переоформляется и возобновляется каждым циклом федерального финансирования по настоящее время» [Ponte, 2016, p. 1]. В недавней диссертации «Первая линия обороны: высшее образование в военное время и совершенствование образования для нужд обороны», защищенной в Вашингтонском университете, слово «Спутник» упоминается 63 раза, а последняя глава – «Гонка за знаниями: советские и американские реформы 1958 г. в области образования» – «открывает окно на образовательное “поле битвы” времен “холодной войны”» [Ponte, 2016, p. 154–184].

У. НОРМАН БРАУНИ ХХV КОНГРЕСС ВОСТОКОВЕДОВ В МОСКВЕ

В устном сообщении Специальному подкомитету Браун проинформировал чиновников о положении дел у бывших союзников (Grand Alliance), теперь соперников: «Летом 1959 г. … я провел около месяца в Западной Европе и Великобритании, где знакомился с положением дел в современных Южно-Азиатских исследованиях. На следующий год я побывал в СССР и месяц занимался тем же: множество газетных публикаций сообщало об их удивительных и замечательных свершениях в этой области⁹, значительно превосходящих все, что делается в Соединенных Штатах…

Результаты моих наблюдений в 1959 и 1960 гг. свидетельствуют, что общий объем преподавания и изучения Южной Азии в Америке неизмеримо больше, чем в любой другой стране за пределами самой Южной Азии. Это заявление подразумевает и СССР. Однако ни один американский институт не обладает такой численностью сотрудников, занятых Южной Азией, как Школа востоковедения и африканистики Лондонского университета, хотя общий объем исследований в Соединенных Штатах превышает совокупный продукт Великобритании в этой области... В континентальной Западной Европе и опять же в Советском Союзе общий объем исследований, даже если их сложить вместе, уступает Соединенным Штатам. Все это указывает на осознание Америкой роли Южной Азии в развитии цивилизации, ее современного веса в Азии и в мировом порядке...» [Hearings, 1964, p. 128].
Отвечая на вопросы одного из члена подкомитета, Браун заметил, что «в Индии полагают, что индийскими языками владеют только сами индийцы или русские», что, вроде, говорит в их пользу, но что «ареального подхода» в посещенных им странах фактически нет: «В СССР уделяется внимание дисциплине под названием “история”, но это всего лишь оценка Южно-Азиатской истории с позиций марксистской диалектики и тем самым изучение современной Южной Азии также подпадает под эту “историю”, но фактически оказывается изучением текущей экономической истории [Hearings, 1964, p. 130]. Браун также отметил общую методологическую и идеологическую узость Южно-Азиатских исследований в СССР и заверил слушателей, что американцам в этой области удается гораздо больше, что вызвало одобрение членов Комитета как свидетельство слабой «конкурентоспособности коммунистов».
Формальным поводом для визита Брауна в СССР был XXV Международный конгресс востоковедов, проведения которого своим упорством и авторитетом добился Бободжан Гафурович Гафуров, академик Таджикской ССР, директор Института востоковедения АН СССР. На XXIII съезде в Париже (1954) советские делегаты вступили в Международный союз востоковедов, и перед следующим – в Мюнхене (1957) – Гафуров заблаговременно обратился в ЦК КПСС за разрешением о выдвижении Ленинграда¹⁰ в качестве места проведения в 1960 г. следующего – XXV – Конгресса [Гафуров, 2010, с. 810]. После согласования кандидатуры СССР с Консультативным советом в Мюнхене, по странному совпадению именно 4 октября 1957 г. – в день запуска «Спутника-1», Президиум Академии наук дал добро на его проведение в СССР.

В Москве, где прошел XXV Конгресс, Браун представлял сразу три организации – Американский совет научных обществ, Ассоциацию азиатских исследований и Пенсильванский университет, а его доклад на Секции XIV (Индианистика) – The Mahimnastotra (Ode in Praise of Shiva’s greatness) – был выдержан в традициях классической санскритологии [Труды, 1962, с. 29]. В качестве члена Международного консультативного комитета Браун принял участие в трех рабочих заседаниях, где при обсуждении места проведения следующего конгресса «холодная война» между СССР и США вышла на новый виток. Британский историк полковник Д.Э. Виллер, рассказывая о московском Конгрессе в Королевском Центральноазиатском обществе, заметил: «Возможно, вы уже слышали, что следующий конгресс состоится в Индии. К этому решению пришли не без существенных разногласий и определенного ожесточения. Приглашения поступили в числе прочих от Соединенных Штатов и Объединенной Арабской Республики, причем советский участник проголосовал за ОАР» [Wheeler, 1961, p. 21]. Сунити Кумар Чаттерджи, знаменитый индийский лингвист и друг Брауна, помнил об этом эпизоде и по прошествии более чем десятилетия: «В 1960 году мы оба были на 25-м Международном конгрессе востоковедов в Москве, впервые за много лет, когда уголок “железного занавеса” в Советском Союзе слегка приподнялся, чтобы допустить иностранных ученых к участию в научном мероприятии. Мы отчетливо помним тупиковую ситуацию, созданную вокруг места проведения следующего Международного конгресса – 26-го, который США хотели организовать в каком-нибудь американском городе. Гордиев узел к всеобщему облегчению был разрублен Индией и благодаря доброй услуге индийского правительства был избран Нью-Дели. Все знали, что после Индии препятствий для проведения следующего конгресса в США уже не будет. Мы с Брауном – вместе с прочими – в связи с этим провели в Москве весьма увлекательную неделю, не только интересную, но и в высшей степени странную, изматывающую, полную глупых интриг» [Chatterji, 1978, p. xii].
XXVII Международный конгресс востоковедов действительно состоялся в США, в Мичиганском университете в Энн-Арборе, и его президентом, конечно, был Браун. Однако без эксцессов не обошлось, потому что: «…...практически перед самым открытием Конгресса, в последнюю минуту, советская делегация резко отменила свое участие, вероятно, в знак протеста против войны во Вьетнаме и была поддержана большей частью сателлитов из Восточной Европы и Среднего Востока. Помимо срыва индивидуальных программ, тщательно составленных так, чтобы свести вместе ученых с разными взглядами на общую тематику, поздний отказ привел к тому, что возможностей пригласить замену уже не было и на воздушных судах, зафрахтованных Оргкомитетом, осталось много невостребованных мест» [Shaw, 1968, p. 15].
И все же по целому ряду внутренних и внешних причин советское востоковедение складывалось как важная часть международной стратегии государства нового типа [Kemper, 2011; Тольц, 2011]. В годы Второй мировой войны гуманитарные контакты между СССР и Индией – почти напрямую, в обход колониального правительства, – неизмеримо возросли, и уже с 1942 г. началось советское радиовещание на нескольких индийских языках [СССР и Индия, 1987, с. 109]. В 1944 г. Военный институт иностранных языков Красной Армии приступил к набору на индийское отделение фронтовиков, многие из которых в дальнейшем пришли в Академию наук (Институт востоковедения АН СССР) и МГУ (Институт восточных языков, впоследствии Институт стран Азии и Африки [при] МГУ)¹¹ [Аксёнова, 2008; Челышев, 2008]. Парадоксальным образом период «холодной войны» оказался весьма плодотворным не только для космических исследований, но и для форсированного развития South Asian studies в США и «индологии» (как называли это направление несмотря на фактическую неточность и определенную негативную коннотацию) в СССР. При этом «ориентология и в СССР, и в США была в равной степени посвящена как “другой сверхдержаве”, так и “Востоку”, и с обеих сторон востоковедная наука подвергалась новой волне политизации, которая сопровождалась беспрецедентным расширением ее институциональной инфраструктуры» [Kemper, 2011, p. 3].

Политизация и сопутствующее соперничество в результате привели к формированию своего рода «треугольника, в котором Запад, СССР и Восток постоянно взаимодействовали. Это взаимодействие тем более увлекательно, что после Второй мировой войны Восток уже был не только классическим объектом ориентальных исследований и главной целевой областью западной и советской внешней политики, но и крепнущим глобальным игроком, который лавировал между капиталистической и социалистической системами» [Kemper, 2011, p. 5].
Современный сайт Института востоковедения РАН вполне сохраняет ароматы той эпохи: «После Второй мировой войны изменившаяся обстановка на международной арене и новые внутриполитические условия поставили перед советским востоковедением новые обширные и серьезные задачи. Их решение потребовало более глубоких теоретических оснований и соответствующих подходов. Масштабности таких задач отвечали и меры по реорганизации востоковедной науки. По предложению Президиума АН СССР в постановлении от 1 июня 1950 г. и согласно решению Совета министров СССР Институт востоковедения был переведен из Ленинграда в Москву. Основные фонды рукописей Института, а также фундаментальную библиотеку было решено оставить в Ленинграде в качестве филиала Института востоковедения АН…»¹².

XXV Международный конгресс востоковедов в Москве под председательством Б.Г. Гафурова, бывшего первого секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Таджикистана, приступившего в середине 1950-х годов к переформатированию востоковедения в прикладную науку, оставил по себе память как «любопытная смесь агрессивной советской антизападной риторики на открытии форума и вполне традиционной учености в рабочих секциях» [Kemper, 2011, p.11]. Отвлекаясь от идеологических резонов, двигавших Гафуровым, совершенно очевидно, что приемы модернизации исследований Востока, по многим аспектам совпадали с теми, что усиленно внедрял Браун: в СССР, как и в США, продолжался курс, определенный внешнеполитическим ведомством страны еще в годы войны и поддержанный в первую очередь военными структурами. Имелись, впрочем, и различия – сосредоточение в СССР исследовательского потенциала в федеральном центре и скудное государственное финансирование, в дальнейшем – особенно в перестроечный период 1990-х гг. и далее – существенно обескровившие научно-исследовательский и состязательный потенциал отечественной индианистики. Однако главным расхождением было то, что Браун приращивал к классике богатейшую палитру современности, обогащая ее методологическими прорывами в социополитических и гуманитарных науках. В СССР же классическая индология осталась в Ленинграде и была отодвинута на задний план в Москве, отчего «прикладная» наука в значительной степени утратила основу, из которой должна была бы произрастать.