Предметом рассмотрения данной статьи в свете монгольской имперской идеологии является труд «История завоевателя мира» персидского историка и видного государственного деятеля Ата-Мелика Джувейни (1226–1283). Джувейни состоял на монгольской службе и посещал Каракорум, поэтому он смог запечатлеть много фактов, а также легенд, отражающих представления Чингисхана и монгольской элиты о своей «мироустроительной» роли, которую возложило на них их высшее божество – Вечное Синее Небо. Джувейни излагает некоторые постановления Великой Ясы, из которых становится очевидным, что это не просто памятник обычного права монголов, а имперское законодательство. Он сжато повествует о жизни Чингисхана и истории становления Монгольской империи, и более развернуто – о деяниях его ближайших потомков: Угэдэя, Гуюка, Мункэ, Хулагу. Будучи придворным, он оправдывает военную экспансию монголов, но обрывает свой нарратив на разгроме исмаилитов и умалчивает о судьбе Аббасидского халифата. Чрезвычайно интересны его сообщения о начале конфликта Чингисхана с хорезмшахом Мухаммадом, об обстоятельствах закладки монгольской столицы и еще целый ряд сообщений, демонстрирующих воплощение монголами своих имперских идей. Это сочинение, отражающее взгляды представителя оседлой цивилизации, представляет интерес как одна из первых попыток системного изложения истории монгольских завоеваний, а также важно как источник сведений для Абу-л Фараджа (1226–1286) [Borbone, 2016] и Рашид ад-Дина (1247–1318), причем у последнего многие моменты, лишь намеченные Джувейни, получают развернутое описание. Труд Джувейни вдохновил Вассафа (1265–1329) написать его продолжение. Автор также оказал влияние на других историков: Ибн Биби (?–1272) в Анатолии, Кади Байдави (?–1316?) в Фарсе.

Скачать PDF Скачать JATS

Ала ад-Дин Ата-Мелик Джувейни происходил из древнего аристократического рода, представители которого занимали высшие посты в государствах Сельджуков и хорезмшахов. С приходом в Иран монголов его отец Баха ад-Дин поступил к ним на службу, и Джувейни тоже пошел по его стопам, вероятно, получив от него некоторые сведения о первых годах монгольского владычества. С 1243 по 1256 г. он находился при верховном администраторе Ирана Аргуне Аке (?–1273). После взятия Багдада войсками Хулагу (1217–1265) Джувейни был в течение года наместником этого города. В 1259 г. Хулагу назначил его управлять землями, прежде находившимися в непосредственном подчинении халифов, и он руководил ими более 20 лет. Скончался он 5 марта 1283 г.¹

Считается, что Джувейни начал свой исторический труд в период пребывания в Каракоруме (май 1252 – сентябрь 1253 г.) и закончил не позже 1260 г. Одним из источников для него могло быть «Сокровенное сказание монголов», которое, по мнению Дж. Бойла, представляет собой нечто вроде политического памфлета, призванного обосновать переход власти от одной ветви Чингисидов к другой [Boyle, 1962, p. 137]. Критическое издание «Тарих-и джахан-гушай», подготовленное Мухаммадом Казвини по семи рукописям Национальной библиотеки Франции, увидело свет в 1912–1937 гг.; в это же время Э.Д. Росс выпустил факсимиле третьей части манускрипта, а в 1958 г. вышел английский перевод Дж. Бойла, переизданный в 1997 г. с сохранением пагинации первого издания. Итальянский перевод 1962 г. основывается на английском, но с некоторыми полезными уточнениями по оригиналу. Русский перевод с первого английского издания, годящийся, впрочем, лишь для ознакомительного чтения, появился в 2004 г. [The T’arikh-i-Jahan-Gusha, 1912, 1916, 1937; Ta’rikh-Jahan-Gushay, 1931; Juvaini, 1958 (repr. 1997); Juvaini, 1962 (repr. 1991); Джувейни, 2004].
Вероятно, Ала ад-Дин Джувейни со своим братом Шамс ад-Дином (?–1284), великим визирем ильханов, сознательно трудились над возрождением Ирана и «иранизацией» монгольской элиты. Поэт Саади Ширази (после 1200–1291/1292), друг и поклонник братьев, видел в них спасителей ислама [Lane, 2003, p. 185]. По мнению Ч. Мелвилла, труд Джувейни можно воспринимать как закодированное послание сопротивления, а также попытку сделать монгольское завоевание объяснимым и приемлемым посредством изображения хагана Мункэ (1251–1259) как реформатора, предрасположенного к исламу и затмевающего своей справедливостью Ануширвана, а мудростью – Фаридуна. Неудивительно, что Джувейни часто ссылается на «Шахнаме», и в этих цитатах он косвенно ассоциирует монголов с туранцами, а Чингисхана уподобляет Афрасиабу [Melville, 2013, p. 362; 2019, p. 44].
Очень сложно в рамках журнальной статьи обсудить все аспекты монгольской власти, нашедшие отражение на страницах «Тарих-и джахан-гушай», поэтому мы коснемся только важнейших граней имперской идеологии монголов и ее воплощения в жизнь.
Труд Джувейни – один из наиболее информативных источников по Великой Ясе (yāsā-nāma-yi buzurg) [Ayalon, 1971(1); 1971(2)], авторство которой он приписывает Чингисхану [Juvaini, 1958, p. 25]. Одна яса крайне показательна: «В посланиях, которые он (Чингисхан. – Ю.Д.) посылал во всех направлениях, призывая народы к повиновению, он никогда не прибегал к запугиванию или насильственным угрозам, как это было принято у древних царей-тиранов …; монголы, напротив, в знак своего окончательного предупреждения, написали бы так: “Если вы не подчиняетесь и не сдаетесь, то что мы знаем об этом? Древний Бог, Он знает”» [Juvaini, 1958, p. 25–26]. В сочинении Джувейни можно встретить пример, как данная формулировка применялась в монгольской дипломатической практике: послание, направленное Хулагу главе исмаилитов Рукн ад-Дину Хуршаху, было выдержано именно в этом духе [Juvaini, 1958, p. 716]. Эти же слова мы встречаем в сохранившихся указах монгольских владык. В них звучит голос империи – единственной на земле легитимной, безграничной мировой монархии, чье существование предопределено и оправдано Небом [Voegelin, 1941]. Безусловно, «Древний Бог» (khudā-yi qadīm) всегда стоял на стороне монголов, ввиду чего сопротивление им было бессмысленным.
По словам известного специалиста по персидской истории и литературе Ч. Мелвилла, труд Джувейни – это «прежде всего, попытка объяснить завоевания как Божью волю» [Melville, 2012, p. 164]. В предисловии к своему сочинению персидский историк пытается осуществить непротиворечивый синтез монгольских гегемонистских идей и ислама, подводя своих читателей к мысли, что монгольское нашествие случилось по воле Аллаха, и в итоге ислам даже выиграл: его сфера влияния значительно расширилась, а погибшие от рук захватчиков мусульмане стали мучениками за веру [Juvaini, 1958, p. 4–19]. Однако высшим смыслом было избавление мусульман от исмаилитов: для того Аллах и возвысил Чингисхана, чтобы его внук Хулагу покончил с этим злом, в чем, по мысли Джувейни, состояла «божественная тайна» [Juvaini, 1958, p. 638; Lane, 2003, p. 27, 185; Jackson, 2017, p. 23–24]. Итак, успехи монголов были предрешены [Juvaini, 1958, p. 19–20, 22].
В захваченной Бухаре Чингисхан якобы обратился к народу с такой речью: «О люди, знайте, что вы совершили великие грехи и что высшие из вас совершили эти грехи. Если вы спросите меня, какие у меня есть доказательства этих слов, я скажу, что это потому, что я – кара Господня (man khudā ‘azāb ām). Если бы вы не совершили великих грехов, Бог не послал бы на вас такого наказания, как я» [Juvaini, 1958, p. 105]. Т. Мэй полагает, что эти слова вполне соответствуют духу монгольской политической доктрины, хотя маловероятно, что они действительно прозвучали [May, 2018, p. 52]. Ибн ал-Асир (1160–1233) передает, что Чингисхан потребовал с жителей Бухары серебро своего разграбленного каравана, которое, как он думал, попало к ним из Отрара [Ибн ал-Асир, 2006, c. 353]. Присвоение этого серебра и было их «великим грехом», но никаких нравоучений великий хан им не читал. По мысли П. Джексона, хотя Джувейни мог верить, что Аллах вознес Чингисхана над всеми земными царями, записанный им анекдот с «проповедью» завоевателя в Бухаре сам по себе невероятен, однако он выражает сложившуюся в Мавераннахре традицию видеть в монголах агентов Божьей кары [Jackson, 2009, p. 111]. Аналогично монголов восприняла и христианская культура.
Джувейни не мог лицезреть Чингисхана, но его положение обязывало отдать дань восхищения великому монголу: «Бог Всемогущий в мудрости и разуме отличил Чингисхана среди всех его сверстников и в остроте ума и абсолютной власти возвеличил его над всеми царями мира» [Juvaini, 1958, p. 23–24]. Автор «глобально» толкует курултай 1206 г., на котором Тэмучжин получил звание Чингисхана и закрепил свою власть над всеми кочевниками Центральной Азии: «Чингисхан носил имя Тэмучжин до того времени, когда, согласно повелению “Будь, и оно бывает”, он стал господином всех царств обитаемого мира» [Juvaini, 1958, p. 35]. По-видимому, предтечей этого события были не только битвы и дипломатия. Джувейни слышал от неких «надежных монголов» рассказы о Тэб-Тэнгри, человеке необычных способностей, который убеждал Тэмучжина в том, что Вечное Небо дарует ему и его детям всемирную власть, а также звание «Чингисхан» [Juvaini, 1958, p. 39]. В целом слова Джувейни перекликаются с сообщением «Сокровенного сказания монголов» [Козин, 1941, § 244–246].
Приводимые Джувейни материалы проливают свет на такой принципиально важный аспект, как завоевательные планы Чингисхана. Автор называет его «миропокоряющим императором» [Juvaini, 1958, p. 45, 68, 75, 81, 86, 87, 101, 118, 413], «завоевателем мира» [Juvaini, 1958, p. 86], «императором мира» [Juvaini, 1958, p. 105, 573]. Конечно, из этих хвалебных эпитетов не следует по умолчанию, что Чингисхан хотел покорить все страны и народы, которые были ему известны [Morgan, 2018, p. 45]. Не вытекает это и из стратегии военных походов, которые он направлял и о которых упоминает персидский историк. О монголо-тангутских войнах 1205–1227 гг. им не сказано почти ничего, хотя, естественно, автор не мог умолчать о таком общеизвестном факте, проникшем даже в Галицко-Волынскую летопись, как смерть Чингисхана в тангутских землях [Полное собрание русских летописей, 1908, стб. 745; Juvaini, 1958, p. 180]. Мотивы войны с чжурчжэнями («китаями») не раскрыты, сказано лишь, что Чингисхан направил к ним послов, а потом пришел сам, убил их императора и подчинил страну [Juvaini, 1958, p. 39], что, конечно же, было далеко не так.
Максимально подробно Джувейни рассказал о походе Чингисхана на запад, однако причина этой войны объясняется в его книге несколько двусмысленно. С одной стороны, автор стремится снять с монгольского вождя вину за ее развязывание. Тот якобы ласково обошелся с торговцами из Хорезма, а после снарядил караван из бывших у него мусульман и отправил во владения хорезмшаха, которому адресовал следующее послание: «К нам пришли купцы из твоей страны, и мы послали их обратно так, как ты услышишь. И мы также направили в вашу страну в их компании группу торговцев, чтобы они могли приобрести чудесные товары тех краев; и чтобы отныне нарыв злых помыслов мог быть вскрыт улучшением отношений и согласия между нами, а гной крамолы и бунта был удален» [Juvaini, 1958, p. 79]. В другом месте Джувейни дает иной вариант этого послания, тоже исполненный дружелюбия [Juvaini, 1958, p. 368]². Как известно, караван был вырезан и разграблен в Отраре по инициативе отрарского наместника Иналчука и, если верить Джувейни, с одобрения самого Ала ад-Дина Мухаммада [Juvaini, 1958, p. 79, 367].

Более того, Джувейни вставляет в свой рассказ слова Чингисхана, в которых тот якобы исповедуется перед Высшими силами после получения новости о гибели каравана: «В лихорадочном состоянии Чингисхан поднялся один на вершину холма, обнажил голову, склонил лицо к земле и в течение трех дней и ночей возносил молитву, говоря: “Я не был зачинщиком этой беды; дай мне силы отомстить”. После этого он спустился с холма, глубоко обдумывая действия и готовясь к войне» [Juvaini, 1958, p. 80–81]. Гора изоморфна мировой оси, она соединяет Небо и Землю, следовательно, именно на ее вершине религиозные акты должны быть максимально продуктивны. Здесь речь идет о правителе формирующейся кочевой империи – сакральной фигуре, поставленной самим Небом, в результате чего складывалась степная «вертикаль власти», соединяющая Универсум в единое целое. Тем самым древний степной обычай выходит даже не на имперский, а как бы на вселенский уровень, так как, согласно монгольской политической доктрине, хаган возглавлял не только кочевников, но и все человечество.
С другой стороны, историк проговаривается о замыслах Чингисхана насчет Хорезма. Еще до «отрарской катастрофы» тот якобы собирался напасть на земли хорезмшаха, но прежде направил войско против своего врага – наймана Кучлука, захватившего власть в государстве кара-киданей, которое в те годы разделяло владения Ала ад-Дина Мухаммада и Чингисхана [Juvaini, 1958, p. 66]. Насколько мы можем проследить логику действий Чингисхана, он намеревался – не суть, до Отрара или после – разорить владения хорезмшаха, и ни Джувейни, ни какой-либо другой известный нам средневековый историк не дают оснований думать, что он уже тогда ставил перед собой еще более далекие цели, по крайней мере, на западе. По словам Джувейни, Чингисхан объявил в начале похода, что он должен очистить эти земли от врагов [Juvaini, 1958, p. 86, 124]; речь о покорении всей вселенной не шла. Возможно, имело место «нормативное» столкновение двух сильных противников, владевших большими сегментами Великого шелкового пути и мотивированных экономическими причинами, а не реализация монгольским вождем каких-то имперских амбиций.
Однако даже если это было так, претензии мирового масштаба с монгольской стороны все же были выдвинуты, и именно в труде Джувейни приводится самый ранний из известных нам ультиматумов, в котором они звучат. Он был передан знаменитыми полководцами Чжэбэ и Субэдэем в Нишапур в мае 1220 г.: «Пусть эмиры и великие и многочисленные простые люди знают это, что... все лицо земли от восхода солнца до его захода я дал тебе³. Поэтому всякому, кто подчинится, будет явлена милость, а также его женам, детям и домашним; но кто не подчинится, тот погибнет вместе со всеми своими женами, детьми и родственниками» [Juvaini, 1958, p. 145]. Судя по тому, что это была копия чингисова указа, можно предположительно датировать выпуск оригинала началом военной кампании против хорезмшаха, то есть 2019 г.⁴ Являясь крупным чиновником, Джувейни мог видеть одну из копий и включить в свое сочинение ее пересказ. Подвергать сомнению его слова нет веских причин, но насколько можно доверять заявлению о «всем лице земли», якобы дарованном монгольскому вождю?

Указанное выражение встречается в «Сокровенном сказании» в двух вариантах: 1) urququi naran-nača šinggeqüi naran-tur gürtele ‘от восходящего солнца до заходящего солнца’ (§ 201) и 2) naran singgegü-eče urququ-da gürtele ‘от заката солнца до восхода’ (§ 260); следовательно, оно, скорее всего, было автохтонным для монгольской средневековой культуры. О его употреблении в монгольских текстах писали А. Мостарт и Ф.В. Кливз [Cleaves, 1952, p. 111; Mostaert, Cleaves, 1962, p. 72–73]⁵. Предположения, что это не более чем глобалистская риторика или что, напротив, в словах ярлыка выражена искренняя убежденность Чингисхана в своей мировой исключительности, представляются примерно равновероятными.

Слова «весь мир» нередко употребляются Джувейни в разных контекстах, касающихся монгольской власти. Как уже говорилось, Чингисхан величается «покорителем мира». Его потомки тоже удостоились соответствующих эпитетов. Мункэ был особо отмечен Джувейни как хаган, правивший в годы создания его книги: «император мира», «повелитель земли и века», «солнце его царских милостей озарило все человечество». Впрочем, обильные славословия в адрес Мункэ легко объяснимы. То же будет верно и относительно превознесения Хулагу, причем не только в официальном сочинении, но и в написанном в последние годы жизни автобиографическом трактате «Утешение братьев» [Lane, 2003, p. 194], где, казалось бы, Джувейни мог открыто выражать свои мысли.
Конечно, все это можно оправданно списать на авторский стиль, вообще, характерный для персидской историографии и под каламом Джувейни передающий иной посыл, нежели, скажем, историография армянская, где утверждения о том, что монголы покорили «весь мир», выражали отчаяние и намекали на близкий конец света. Здесь же мы видим начало новой эпохи, которая должна быть счастливой для мусульман, о чем Джувейни говорит прямо, подытоживая поход Чжэбэ и Субэдэя: «Это может означать конец одной империи и начало другой» [Juvaini, 1958, p. 149]. В еще большей степени начало новой эры знаменовало уничтожение войсками Хулагу общины исмаилитов в Иране. Иными словами, какими бы жестокостями и разрушениями ни отметился путь монголов через земли мусульман и их соседей, нет причин видеть в захватчиках вестников скончания времен. Поэтому автор показывает завоевания в оптимистической тональности: «Благодаря взаимной помощи и содействию те ханы из детей Чингисхана, которые сменили его на троне, завоевали весь мир и полностью уничтожили своих врагов» [Juvaini, 1958, p. 43]. Джувейни исключает багдадского халифа из монгольских врагов, и это, по-видимому, было его твердой позицией; общеизвестно, что он воздержался от описания взятия монголами Багдада и казни халифа ал-Мустасима (1242–1258), но о причине его молчания историки спорят до сих пор. Наличие государств, оставшихся независимыми не только в годы работы Джувейни над «Историей завоевателя мира», но и к концу его жизни, таких как Делийский султанат, Египет, Византия, страны Европы, не мешало ему заявлять о власти монгольских хаганов над всей вселенной.
Джувейни приводит первое в мировой историографии описание обряда возведения потомка Чингисхана на хаганский трон: «Наконец, после долгих уговоров с их стороны и упорного отказа со стороны Угэдэя, он подчинился приказу своего отца и последовал советам своих братьев и дядей. В соответствии со своим древним обычаем они сняли шапки и накинули пояса на спины; … Чагатай взял его за правую руку, а Отегин за левую, и по решению зрелого совета и поддержке юношеского счастья посадили его на трон. Улуг Ноян взял чашу, и все присутствующие во дворе и за его пределами трижды преклонили колени и произнесли молитвы, говоря: “Пусть царство процветает при его ханстве!” ... И они назвали его Каан, и в соответствии с обычаем все князья, служа и поклоняясь Каану, трижды преклонили колени перед солнцем снаружи орды» [Juvaini, 1958, p. 187]. Аналогичный рассказ он приводит об интронизации Гуюка, добавляя еще «письменную клятву» (khatt), которую якобы дали царевичи [Juvaini, 1958, p. 251–252]. Что она собой представляла, неизвестно, и ни о чем подобном в истории Степи прежде не сообщалось. Может быть, это и было одним из имперских нововведений в условиях появления грамотности среди детей и внуков Чингисхана. Есть сведения, что роль церемониймейстера сыграл Елюй Чуцай (1189–1243), внесший элементы китайской придворной культуры [Мункуев, 1965, c. 72, 188–189]. Однако его имя автор не называет ни разу, да и в деталях церемонии не видно чего-то специфически китайского.
При Угэдэе началось строительство имперской столицы. Джувейни сообщает ее подлинное имя – Ордубалык, хотя и оговаривается, что больше она известна как Каракорум [Juvaini, 1958, p. 236]. Он же объясняет, что Каракорумом ее назвали по имени горы, с которой стекает Орхон [Juvaini, 1958, p. 54], хотя некоторые нюансы позволяют допустить и иное толкование происхождения этого топонима [Дробышев, 2016].
Сочинение Джувейни проливает свет на подготовку монгольских захватнических кампаний и дает возможность проследить логику в выборе направлений и последовательности ударов. Как мы уже говорили, описание военных походов Чингисхана не позволяет делать выводы о его планах по завоеванию всего мира, но милитаристские замыслы его сыновей и внуков довольно конкретны и выглядят закономерными. Поначалу подчинение всего мира явно не планировалось. В ходе предыдущих войн монголы разбили не всех врагов и к тому же приобрели новых. Поэтому военные походы, запланированные в 1229 г., были направлены против них. Угэдэй вскоре после своей интронизации «послал армии во все края мира. В Хорасане и Ираке огонь раздоров и волнений еще не утих, и султан Джалал ад-Дин все еще действовал там. Туда он послал Чормагуна⁶ с несколькими эмирами и тридцатью тысячами воинов. На земли Кифчака, Саксина и Булгара он послал Кокетея и Субетей Бахадура с подобной армией. Точно так же в Тибет и Солангай он послал большие или меньшие силы: в Хитай он решил проследовать лично в сопровождении своих братьев» [Juvaini, 1958, p. 190]. Непокорный Джалал ад-Дин, конечно, требовал подчинения, а еще лучше уничтожения. Кипчакский вопрос тоже не был окончательно решен. Булгары заслуживали жестокой кары за их вероломное нападение на тумены Чжэбэ и Субэдэя, возвращавшиеся в 1223 г. из Западного похода. Под Хитаем историк подразумевал империю Цзинь, с которой монголы боролись начиная с 1211 г. и стерли с лица земли к 1234 г. Для завершения этого им потребовалось обойти Цзинь с правого фланга, пройдя по землям Восточного Тибета. Покорение самого Тибета в те годы, видимо, пока не рассматривалось. Корея (Солангай) выразила покорность еще в 1219 г., но в 1225 г. там был убит монгольский посол. Военные экспедиции продолжались около пяти лет. Последний представитель династии хорезмшахов пал в 1231 г. от безвестных разбойников, сам Угэдэй вернулся из Хитая с победой, но в Корее и на Волге добиться решительных успехов монголам не удалось. Впрочем, это не воспрепятствовало Джувейни подвести итог: «Царевичи и эмиры, которых он отправил в концы обитаемого мира, все достигли своих целей и возвратились довольные своим успехом» [Juvaini, 1958, p. 196].

Во многом благодаря Рашид ад-Дину, среди историков укоренилось мнение, что начало подлинно гегемонистской, направленной на покорение всех известных земель и стран политике монгольских хаганов было положено на курултае 1235 г. [Рашид ад-Дин, 1960, c. 35–36]. Возможно, так и было, и автор настоящей статьи вполне разделяет указанное мнение. К тому времени был повержен давний противник кочевников – чжурчжэни, а государство хорезмшахов лежало в руинах. Между тем, экономика растущей Монгольской империи требовала новых доходов, которые добывались, в первую очередь, грабежом.
Дата второго курултая в рукописях «Истории завоевателя мира» опущена, но это должен был быть 1235 г.: «И поскольку было много мест на земле, где ветер восстания не покидал умы людей, он (Угэдэй. – Ю.Д.) поручил каждому из своих сыновей и родственников особую кампанию и решил еще раз принять личное участие и привести в движение свои бразды правления» [Juvaini, 1958, p. 198]. Основное внимание направили на подчинение кипчаков и венгров, против которых выступили армии под руководством старших родовичей четырех сыновей Чингисхана: Бату от Джучидов, Мункэ от Толуидов, Бури от Чагатаидов (не назван Джувейни) и Гуюк от Угэдэидов.
Гуюк представляет специальный интерес в связи с обстоятельствами его возвращения в Каракорум. В Ипатьевском летописном своде, старейшая рукопись которого датируется концом 1420-х гг., рассказывается, что во время осады Киева монголами поздней осенью 1240 г. в русский плен попал некий «татарин» Товрул. Он перечислил имена полководцев, среди которых был и Гуюк: «… и Кююк иже вратися. оувѣдав смерть кановоу. и бы каномъ. не от роду же его. но бѣ воевода его перьвыи» [Полное собрание русских летописей, 1908, стб. 785]. Это заявление выглядит полным абсурдом: во-первых, великий хан скончался год спустя падения Киева, 11 декабря 1241 г., во-вторых, Гуюк был внуком Чингисхана. Впрочем, противоречие несложно объяснить смертельной враждой между Бату и Гуюком и очернением последнего в информационном поле Улуса Джучи. Сложнее дело обстоит с хронологией. «Сокровенное сказание» сообщает, что Гуюк прибыл по приказу своего родителя и получил жестокий выговор за ссору с Бату [Козин, 1941, § 275–277], однако чрезвычайное многословие этого эпизода возбуждает подозрение, что на самом деле что-то было не так. Возможно, заключительные главы «Сокровенного сказания» редактировались в годы правления Мункэ – фактически ставленника Бату, иначе трудно объяснить присутствие в них обличений Гуюка. Как раз в это время в Каракоруме побывал Джувейни, трижды повторивший на страницах своего труда, что Гуюк не застал Угэдэя в живых [Juvaini, 1958, p. 239–240, 244, 248]. Не исключено, что его действительно отравили, как утверждает Плано Карпини [Плано Карпини, 1997, c. 79], но это не меняет сути: Гуюк не успел. Корейский исследователь Ким Ходон пришел к убедительному выводу, что параграфы 275, 276 и 277 «Сокровенного сказания» – поздняя вставка, и рассказу о вызове Гуюка в Каракорум доверять не следует [Hodong, 2005, p. 317]. Таким образом, можно заключить, что информация Джувейни об обстоятельствах прихода Гуюка к власти, скорее всего, близка к истине.
Гуюк за свое короткое правление не организовал масштабных военных кампаний, хотя, если верить Плано Карпини, провозгласил новый поход на Европу [Плано Карпини, 1997, c. 80]. В начале 1248 г. хаган выступил в западном направлении, но дошел лишь до пределов Бешбалыка, где его настигла смерть. Среди историков доминирует убеждение, что Гуюк шел поквитаться с Бату, и к реализации «мироустроительных» идей это мероприятие отношения не имело, однако его современный «адвокат» Ким Ходон, тщательно рассмотрев обстоятельства подготовки этого похода, заключил, что «его конечной целью было устранить противников в исламском мире и Западной Европе и, таким образом, достичь завоевания мира» [Hodong, 2005, p. 333]. Информация, содержащаяся в книге Джувейни, подтверждает слова ученого. Гуюк отправил своих полководцев на юг Китая, в Тибет и Корею, но, судя по всему, направлением главного удара был запад, куда он послал нойона Эльджигитая с большим войском. Начать кампанию предполагалось с нападения на исмаилитов. Кроме того, он собирался упорядочить дела в Туркестане, Трансоксании, Азербайджане, Ираке, Руме, Грузии, Ширване, Луре и других землях [Juvaini, 1958, p. 256–257]. Впрочем, по мнению Т. Мэя, Эльджигитай не добился фактически ничего. Армии, отправленные Гуюком против Сун и Кореи, тоже почти не имели успеха [May, 2016, p. 32].
Согласно представлениям центрально-азиатских номадов, законность власти того или иного индивида не только проистекает из его родословной, но и даруется милостью Неба, проявляющейся в экстраординарной удачливости. Оба эти канала легитимности действительны в случае Мункэ. Джувейни акцентирует внимание на чудесной поимке кипчакского вождя Бачмана на Волге и успешном раскрытии заговора, которые обеспечили власти Мункэ бесспорную легитимность: «Эти знаки указали на причину передачи власти и ключей империи Императору Мира Менгу Каану, которая не требует дальнейшего доказательства» [Juvaini, 1958, p. 554]. На самом же деле приход Мункэ к власти часто трактуется как государственный переворот, что и потребовало от нашего автора особых доводов.
Очевидно, апофеозом нарратива Джувейни должно было явиться повествование о победоносном походе Хулагу против исмаилитов. Однако в плане монгольской имперской идеологии оно не столь показательно; некоторый интерес вызывает первое появление в списке А «Тарих-и джахан-гушай» титула «ильхан» [Juvaini, 1958, p. 632]⁷. В целом исследователи склоняются к мнению, что его принятие Хулагу (и даже его сыном Йошмутом) [Amitai-Preiss, 1991] должно было означать признание монгольской власти в Иране и Ираке только в качестве части целого. Ее легитимность вытекала из легитимности великого хана, который, в свою очередь, получал ее по наследству от Чингисхана. Ч. Мелвилл утверждает, что ильханы не имели концепции создания независимости своего государства [Melville, 2019, p. 39], но это весьма дискуссионный вопрос, выходящий за рамки нашего исследования. Вообще, государственник Джувейни не одобряет сепаратизм и подчеркивает единство, которое позволило монголам осуществить беспрецедентные завоевания. Именно благодаря согласию «Чингисхан и его потомки завоевали большую часть мира; а остальное человечество дышит дыханием покорности и мирится с выплатой налогов (māl) и дани (kharāj)» [Juvaini, 1958, p. 593].

Подводя итоги, отметим, что Джувейни дал системное изложение первых десятилетий развития Монгольской империи. Центробежные тенденции, которые отразились на его страницах, выглядят успешно преодоленными, и империя показана в зените своего могущества. Джувейни был свидетелем кровавой распри между Хулагуидами, которым он служил, и Джучидами; застал он и период борьбы за верховную власть двух братьев-хаганов – Хубилая и Ариг-Буги, и Таласский курултай 1269 г., фактически узаконивший раздел империи, но все эти события остались за рамками его труда.
Рассматриваемое сочинение, при всех допущенных в нем преувеличениях, достаточно точно раскрывает «мироустроительные» замыслы монгольских хаганов и этапы их осуществления, подтверждаемые и дополняемые рядом других источников. «История завоевателя мира» незаменима в деле реконструкции монгольской имперской идеологии XIII в. Вопреки своему названию, она не позволяет говорить о Чингисхане как о стратеге, строившем планы по подчинению не только всей земли, но даже мира ислама.